Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Канцлер как в воду глядел. Принимавший экзамены отец Тостен, лысый старичок с голубыми глазами, которым он тщетно старался придать строгое выражение, сказал Гоге:

— Правописание вам надо выправить в течение одного семестра. Грамматику на первом курсе мы проходим с азов, и вам ее повторить никак не помешает. А так… что ж. Болтаете вы весьма прилично. Можете считать себя студентом. Желаю удачи.

Гога не вышел — выпорхнул из аудитории. «Послать телеграмму домой! — мелькнуло у него. — Сегодня же послать телеграмму!» Но по мере того как шли минуты, он начинал видеть, что оснований для восторга особенных нет. И напорол же он ошибок в диктанте — целых восемь! Недаром мадам Люси все время требовала, правда, безрезультатно, чтоб он больше писал. Как же все-таки получилось, что он выдержал?

Гога припоминал: под диктантом была выведена шестерка, по грамматике он получил двенадцать, по разговорной практике — пятнадцать. Сидевший рядом юноша-китаец объяснил, что система оценок здесь двадцатибалльная. Выходит, письменный он провалил с треском? Почему же его приняли? Ах, да! Средний балл. Вот что его спасло. Умная система. Как же выводится средний балл? Гога мысленно сложил 6,12 и 15. Получается 33. Все правильно: делим на 3 и получаем 11 — минимальный проходной балл, вроде нашей тройки с минусом. Ну и то хлеб, домой подробности можно не сообщать, главное, что все-таки принят.

Теперь предстояла еще одна процедура: представление ректору. Официально этого не требовали, но один русский студент, с которым успел разговориться Гога, сказал, что такова традиция среди иностранцев, поступающих в университет, ведь каждый из них здесь учится как бы в виде исключения.

Гога шел к ректору не без робости — само сознание, что это главное лицо в университете, от которого он целиком будет зависеть все предстоящие годы, — страшило. Но все обошлось наилучшим образом, мало того, даже с приятностью.

В большом кабинете, обставленном так же строго и скромно, как у канцлера, так же под Распятием, сидел человек лет пятидесяти с высоким овальным лбом и довольно красивым, умным лицом, которое почти не закрывала длинная рыжеватая борода, росшая от подбородка. Это был ректор университета, отец Жермен. Сделав три шага в его сторону, Гога выжидательно остановился. Ректор оторвался от бумаг, которые перебирал, и посмотрел в его сторону внимательными синими глазами. Потом он энергично и приветливо сказал:

— Входите, входите! Я вас слушаю!

Гога все еще несмело, но подбадриваемый улыбкой монаха, сделал несколько шагов вперед.

Улыбался тот фактически только глазами, но были они у него такие выразительные и доброжелательные, что Гоге показалось, будто улыбается все лицо. Ректор и не сказал больше ничего, а создалось впечатление, что он повторил свое приглашение. Смущение стало покидать Гогу, и он почувствовал себя так, словно видит этого человека не в первый раз.

— Мой отец, — Гога уже знал, что так надо обращаться к монахам священнического звания, — я ваш новый студент. Я пришел представиться и просить вашего благословения в моем предстоящем ученье.

Отец Жермен бросил быстрый и пытливый взгляд на стоящего перед ним юношу. Все приходили представляться, многие просили благословенья, хотя некоторые — ректор прекрасно понимал — делали это без глубокого внутреннего убеждения, а больше для проформы или чтобы произвести хорошее впечатление. А как этот?

— Вас уже зачислили?

— Да.

— На какой факультет поступаете?

— Факультет права, с тем чтобы потом изучать международные отношения.

— Вы избрали интересную специальность! — воскликнул монах с поистине французской живостью и так непосредственно, словно беседовал со старым знакомым.

И Гога уже совершенно избавился от скованности, хотя еще и не знал тогда, что умение создать непринужденную атмосферу составляет одну из характерных особенностей обаяния ректора.

— Я всегда интересовался этими проблемами…

— Всегда? — улыбнулся отец Жермен, намекая на юный возраст собеседника.

Улыбнулся и Гога.

— Ну с тех пор как стал понимать что-то.

— Какой был ваш любимый предмет в школе?

— История, — не задумываясь ответил Гога.

— О, значит у нас с вами общие интересы!

Гога не переставал удивляться: и это говорит человек, облеченный важными полномочиями, духовное лицо. И как свободно держится. Сказал: «У нас с вами…» так, будто я ему ровня. Совершенно светский человек. И никакой елейности, как, впрочем, и у несимпатичного канцлера и добродушного отца Тостена. Вот и газеты на столе, и не только местная французская, но и английские, и китайские. Широк, значит, круг его интересов. Все это было неожиданно и приятно. Напрасно пугали, что монахи будут стараться обратить его в католичество. Что-то не похоже, совсем не похоже.

— Как ваша фамилия? — тем временем спросил ректор.

— Горделов.

— Грузин? Мне о вас говорил отец Готье. — Гога понял, что речь идет о канцлере.

— Да.

— Храбрый и благородный народ!

Гога вспыхнул и, не зная что ответить, только благодарно смотрел на монаха. Отец Жермен был больше француз, чем Готье: он любил говорить людям приятное и умел из множества возможностей выбрать именно ту, которая больше всего соответствовала истине.

— Вы читали Дюма? — в своей энергической и несколько отрывистой манере продолжал расспросы ректор.

— Конечно!

— Что именно?

— «Три мушкетера» и всю эту серию, «Королеву Марго»… Еще «Графа Монте-Кристо».

— А «Путешествие по Кавказу»?

— Нет, — ответил пораженный Гога — он не только не читал этой книги, но даже никогда о ней не слышал. Больше того, он не подозревал, что Дюма-отец бывал в Грузии.

Ректор продолжал:

— О вашей нации он написал: «Это народ, который любит одаривать». Такие слова редко о ком можно сказать. Постарайтесь быть достойным своего народа!

Совершенно очарованный, вышел Гога от ректора. Какой человек! Какое обаяние, человечность, эрудиция. А главное — доброжелательность. Что я ему? Безвестный мальчишка, который неизвестно еще чего стоит. О, я-то знаю, я кое-чего стою, я еще себя покажу. И учиться буду хорошо. Оправдаю его доверие. Какое счастье, что с первых же шагов самостоятельной жизни я встретил такого человека!

Надо будет послать письмо маме, подробно описать встречу. Ей будет приятно, и она перестанет волноваться.

И, вернувшись домой, то есть в комнату Горских, Гога засел за длинное, восторженное письмо в Харбин, благо что ни тетки, ни кузена дома не было и его никто не отвлекал.

До начала занятий в университете оставалось больше недели, и Гога употребил это время на то, чтобы окончательно устроиться и осмотреться в городе, где ему предстояло долго жить. Комнату нашли на следующий же день в русской семье, совсем неподалеку от Горских и от Журавлевых. Столовался, однако, Гога на первых порах у Любови Александровны.