Леван Хаиндрава - Очарованная даль

— Вот наши апартаменты. Тесновато, конечно, но что поделаешь? Здесь все по комнатам живут.

Это не вполне соответствовало действительности. По комнатам жили в основном русские — наименее обеспеченные из иностранцев в Шанхае.

— А я где буду жить? — поинтересовался Гога.

— Пока у нас остановишься, потом найдем тебе комнату где-нибудь неподалеку.

Гога с сомнением огляделся еще раз, но промолчал.

— Завтра же пойдем поищем, — поняв его, сказал Кока.

Но назавтра решено было идти в университет. Сопровождать Гогу взялся Михаил Яковлевич, у которого в середине дня были два свободных часа.

— Далеко это? — спросил Гога, когда они вышли из дома, где жили Журавлевы. В тот день он обедал у них.

— Нет. Ходьбы минут двадцать. Если хочешь, можем поехать на рикшах, — предложил Михаил Яковлевич.

— Лучше пешком.

Журавлев ухмыльнулся. Хотя рикши были и в Харбине, русские ими почти не пользовались, и ему понятны были чувства Гоги.

— Теперь придется тебе, Гога, привыкать к рикшам. Здесь все ездят. Дешево и удобно, — объяснял Журавлев, сам, однако, рикшами редко пользовавшийся.

Они шли по тихой, уютной улице Рю Массне, обсаженной тенистыми деревьями и застроенной небольшими — двух-, реже трехэтажными коттеджами. Тут люди явно жили не «по комнатам». Потом свернули на более оживленную, но тоже чистую и уютную — как большинство улиц французской концессии — Рю Лафайет, а с нее направо, на Авеню Дюбайль.

— Вот твой университет, — указал вперед Журавлев. — Вон за тем домом. Это музей, он тоже университету принадлежит.

За музеем улица делала поворот под тупым углом, и сразу открылись большие четырехэтажные корпуса университета «Аврора», стоявшие среди огромных, столетних деревьев. Университет принадлежал католическому монашескому ордену.

Гога ощутил холодок в груди: вот место, где он будет учиться. Вернее, хочет учиться. Примут ли его? Как отнесутся к его харбинскому диплому? И хотя вопросы эти были давно выяснены и ответы получены удовлетворительные, Гогу все же охватило сомнение. А вдруг, выясняя, чего-то не учли?

Сидевший в будке у ворот китаец, бегло говоривший по-французски (лицо явно не духовное), объяснил, что надо повидать отца-канцлера, и указал на первый корпус, к которому вела короткая тенистая аллея.

После шумных улиц здесь было непривычно тихо: никто не кричал и не суетился, не слышно было шарканья многих ног по асфальту, возгласов рикш и уличных торговцев, музыки из динамиков. Мир и покой царили тут. Они проявлялись и в неторопливости фигур в черных сутанах, расхаживающих с четками или молитвенниками в руках по крытой галерее между корпусами, и в прохладе фонтана, и в благочестивом достоинстве, с которым поклонился им монах, прошедший навстречу. Казалось, будто ты попал не только в другой город, но и в иную эпоху.

Гога и Михаил Яковлевич поднялись на крыльцо, пересекли темный коридор и оказались в небольшой приемной. Здесь было опрятно, тихо и прохладно — где-то жужжал вентилятор, а тянувший из раскрытого окна ветерок доносил слабый аромат цветов, как видно, росших где-то рядом.

Объявший было душу Гоги покой вновь покинул его: сейчас предстоял решающий разговор. Еще один китаец лет сорока, невысокий, стриженный бобриком, одетый в черную сутану, учтиво встал, выразив на лице внимание и готовность быть полезным. Выслушав сбивчивую речь Гоги, объяснявшего цель своего прихода, он слегка улыбнулся и пояснил:

— Я не отец-канцлер. Я его секретарь. Пожалуйте сюда.

С этими словами китаец указал на массивную дверь, на которой была закреплена табличка. Ее вполне мог бы вовремя заметить Гога, если б меньше волновался. Китаец предупредительно распахнул дверь, и, переступив порог, Гога оказался в узкой комнате, уставленной шкафами с книгами. У окна, за далеко не новым письменным столом, под Распятием на стене, сидел и читал книгу человек средних лет в монашеской сутане с черной жесткой бородой. Услышав, что в кабинет вошли, он поднял на посетителей свои круглые темно-карие глаза. Взгляд их был острый, живой, скептический, и у Гоги создалось впечатление, что монах сразу понял, зачем Гога к нему явился и видит мало проку от этой затеи.

Сделав над собой усилие, Гога заставил себя заговорить и объяснить цель своего прихода. Для подкрепления своих слов он протянул канцлеру аттестат зрелости. Тот без особого интереса взглянул на документ, в котором, поскольку составлен он был по-русски, все равно ничего не понял, и отложил в сторону. Он заговорил:

— Вы довольно хорошо говорите по-французски, но как вы пишете? Каковы ваши познания в грамматике? Я не знаю.

Теперь уже в скептическом отношении монаха можно было не сомневаться, и Гога растерянно молчал. Он даже забыл о присутствии Михаила Яковлевича, которому тоже не оставалось ничего иного, как молчать, — французского языка он не знал. Монах между тем продолжал:

— У нас в основном учатся китайцы. Это для них университет. Но иностранцев мы, в виде исключения, принимаем. Есть и ваши соотечественники. Вы ведь русский?

— Грузин.

— Ах так? Ну что ж, грузин вы будете единственный. Много ваших компатриотов здесь?

— В Шанхае — не знаю. Человек тридцать — сорок, наверное. Но я из Харбина приехал. Там больше двухсот человек.

— В Харбине разве нет высших учебных заведений? — спросил канцлер, не имея больше ничего в виду, но привел Гогу в еще большее замешательство, потому что создалось впечатление, будто за этим вопросом следовал другой, безмолвный: «Так какого же черта ты сюда лезешь?»

— Есть, — ответил Гога. — Но родители хотели дать мне европейское образование. Предполагалось, что я во Францию поеду учиться.

— Ну, и почему же не поехали?

И новый вопрос сильно смутил Гогу. В этих словах канцлера ему чудилось такое продолжение: «Ну и ехал бы себе с богом!» Что сказать? Гога помолчал, собираясь с мыслями, и ответил так:

— Пришлось бы уехать из дому надолго. Когда родители узнали про ваш университет… — тут Гоге показалось, что слова его звучат не достаточно уважительно, и он поправился, — про университет «Аврора», решено было, что я буду продолжать образование здесь.

— Если вас сюда примут! — назидательно вставил канцлер, у которого была не свойственная французам привычка говорить людям неприятные вещи… Но Гога о ней не знал, и последняя реплика канцлера вовсе поставила его на грань отчаяния.

Канцлер почувствовал, что переборщил, к тому же ему польстили слова о желании получить французское образование. Поэтому он добавил мягче и более обнадеживающе:

— Но я надеюсь, что экзамен по французскому языку вы сдадите. Ваших знаний, по-видимому, вполне достаточно, чтоб слушать лекции на первом курсе. А орфографию и грамматику, если потребуется, вы подтянете. Все зависит от вас.