Леван Хаиндрава - Очарованная даль

— Но у меня же заняты руки! — пошутил он.

— А вы руками целуетесь?

— Нет, но знаете… руки тоже не мешают.

Жаклин расхохоталась и двинулась в свою сторону, бросив кокетливо:

— Хорошо. Оставляю право на один поцелуй за вами!

— Только один?

Жаклин не обернулась и только погрозила ему пальчиком.

Время теперь шло легче. Гога танцевал то с Мони́к, то с Глэдис (все-таки американка!), болтал с ними о какой-то чепухе. Подходили другие молодые люди, приглашали его собеседниц, подсаживались и присоединялись к разговору, потом отходили. Появился наконец и Гриньон. Он тоже подошел, легко влился в беседу и попыхивал своей трубкой, которую курил явно лишь для того, чтоб казаться солидней. Но с его нежно-румяными щеками младенца, стрельчатыми ресницами и совсем юными серыми глазами ему это плохо удавалось. Поглядывая на Гогу, он улыбался себе под нос и порою хмыкал. «Чего это он?» — думал Гога и даже незаметно проверил, на месте ли у него галстук-бабочка, который он сегодня надел первый раз в жизни, все ли пуговицы застегнуты. Но улыбка и даже хихиканье Гриньона были настолько добродушны, что подвоха ожидать не приходилось.

А впрочем… Гога заметил, как, танцуя с Гриньоном, Моник вдруг резко обернулась и заинтересованно посмотрела на него. Но Гога не успел задуматься, почему бы это, — его отвлекли, а потом он забыл.

Тут как раз появилась Жаклин. Она уселась рядом и, отдуваясь, сказала с видимым облегчением:

— Ну, отделалась! Всех встретила, всех напоила, всех накормила. Дочерний долг выполнила с честью.

— Поздравляю вас!

— В сухомятку не поздравляют. Теперь вы позаботьтесь обо мне. Принесите… — она задумалась, — джин, кока-кола. Да. Именно джину. И побольше льду, а то я совсем запыхалась. Мне душно.

— А поесть что-нибудь?

— Поесть? Я не голодна. А впрочем, один клаб-сандвич.

Гога поразился: воистину нет пророка в своем отечестве! В собственном доме, где столы ломятся от изысканных французских закусок, предпочесть вульгарный американский бутерброд, в котором наворочено всего в таком количестве, что и в рот-то не лезет.

После того как они потанцевали два раза, Жаклин взяла Гогу за руку и сказала:

— Давайте перейдем туда! И захватите наши стаканы.

Третья комната тоже тонула в полутьме, была еще меньше и уютнее. На одной тахте сидели двое молодых людей и одна девушка, беседовавшие по-английски, но вторая тахта, полускрытая комнатной пальмой и потому сразу не замеченная Гогой, оказалась свободной.

— Вот здесь и сядем! — показала на нее Жаклин и уселась. Гога последовал за ней и умышленно поместился вплотную. Жаклин не отодвинулась, наоборот, плечом облокотилась ему на грудь, как о спинку стула.

— Ну, расскажите мне про своих предков! — тоном, не терпящим возражений, потребовала она.

— Про кого? — не понял Гога.

— Про своих предков! — повторила Жаклин, повернувшись и вглядываясь в его лицо своими смеющимися глазами.

— Каких предков? — простодушно удивился Гога. — У меня нет предков.

— У всякого человека есть предки, — наставительно и немного насмешливо протянула Жаклин, — а у вас и тем более.

— Почему же «тем более»? — все еще недоумевал Гога.

— Ну, вы ведь князь. У вас должны быть знаменитые предки.

«Что за чушь? Откуда она взяла, что я князь?» По-французски слово «князь» звучит «prince» — принц. Совсем уж нелепо!

— Жаклин, я не князь.

— Знаю, знаю! Почему вы скрываете? С этим связана какая-нибудь тайна? — говорила Жаклин убежденно и заинтересованно.

— Да нет же, уверяю вас. Я — простой смертный…

Гога так растерялся, что ответ на его недоумение, напрашивавшийся сам собой, пришел к нему не сразу. Но постепенно он начал догадываться. Это, конечно, Гриньон. Его штучки. Давеча он прямо заявил, что скажет Жаклин, будто у ее отца служит le prince Géorgien. И сказал-таки. Что за тип!

А Жаклин продолжала настаивать на своем и даже немного сердилась. В эту минуту она была похожа на ребенка, у которого пытаются отнять игрушку.

— Я вам серьезно говорю, Жаклин, я не князь, — убеждал Гога и сам чувствовал себя чуть ли не обидчиком ребенка. И, как бы предлагая компромисс и утешение, добавил: — Я дворянин, но не князь.

Но по-французски это прозвучало gentilhomme — опять какое-то напыщенное, нелепое слово. Да и русское «дворянин» ему никогда не нравилось, что-то от «двора», от «дворового». Лучше всего по-грузински — «азнаур». Но произнеси при этой восторженной птичке такое звучное слово, она за него уцепится и тебя же еще станет уверять, что это пышный титул, что-нибудь вроде маркиза. Нет, уж лучше больше ничего не добавлять. Надоест же ей, в конце концов, разве больше не о чем говорить?

Последнее соображение оказалось резонным. Отнюдь не изменив своему убеждению, что ее собеседник prince, но то ли решив, что по каким-то соображениям он это скрывает, то ли исчерпав интерес к теме, Жаклин заговорила совсем о другом.

— Знаете что? Мне здесь надоело. У нас сегодня так много скучных людей. Поедем куда-нибудь?

Гога удивился, но и обрадовался. Перспектива провести с Жаклин вечер tête-à-tête в каком-нибудь ночном клубе была весьма заманчива.

— А удобно? — спросил Гога неуверенно.

— Никто не заметит. Все мальчики и девочки уже разобрались попарно. Все уже навеселе.

— Но все же… — еще колебался Гога.

— А, ерунда! Эти будут думать, что я — там, те — что я здесь. Хорошо, когда дом большой.

— А ваши родители?

— Папа́ и мама́? — Жаклин весело засмеялась. — У папа́ свое занятие — мадемуазель Савицки, она ведь здесь. Чего же ему еще надо?

«А, вот оно что!» — подумал Гога. Мадемуазель Савицки, личную секретаршу генерального директора, не столько красивую, сколько всегда очень элегантно одетую молодую женщину, Гога долгое время принимал за француженку. Несмотря на свое особое, как только что выяснилось, положение в фирме, она была неизменно любезна и приветлива со всеми служащими, что указывало на ее ум.

Гога молчал, а сам в это время думал: но ведь кроме мсье Ледюка есть еще мадам.

— Вы хотите спросить: а мама́? — угадала Жаклин его мысль.

Гога смутился и покраснел, но не смутилась Жаклин.

— Мама́ тоже скучать не любит. Здесь достаточно высоких, смуглых молодых людей. Это ее тип… — Жаклин сделала небольшую паузу и добавила с легкой иронией в голосе: — Вы под эту категорию тоже подходите, вам ведь не больше двадцати пяти? Так что еще не поздно. Может быть, останемся? Никуда не поедем?

В последних словах, наряду с иронией, слышался и вызов. Гога совсем растерялся. Жаклин ему нравилась, но трудно было приноровиться к ее манере вести себя и говорить, к этой смеси наивности и цинизма.

— Как принцесса прикажет! — Гога неосторожно упомянул спорное слово. — Паладин покорен ее воле!