Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Он указал на диван и кресла, стоявшие в фойе. Найти свободный столик в переполненном зале было вряд ли возможно, но и о том, чтобы отпустить клиентов ни с чем, не могло быть и речи. Положение спасла Жаклин.

— Я не хочу сюда. Здесь такая толкотня. Поднимемся наверх, там стриптиз.

Гога встрепенулся: действительно, как он упустил из виду! Ведь у «Фаррена» выступает Кэй Дэвис, звезда бурлеска из Сан-Франциско. Так ее рекламировали в объявлениях. А Гоге до сих пор не удалось посмотреть это соблазнительное зрелище, о котором он был немало наслышан. «Вклад американцев в сокровищницу мирового искусства» — как иронически выразился однажды Вертинский.

Наверху народу тоже было немало, но все же свободный столик нашелся. Здесь только за вход надо было бы платить два доллара, да и цены на все напитки были вдвое дороже. Зал был меньше, чем внизу, но красиво отделан, обстановка интимней, оркестр небольшой, но все музыканты очень высокой квалификации: трое русских, два филиппинца и двое беженцев из Европы. Уже начинался исход евреев из Германии, Австрии.

Гога и Жаклин уселись в уютной ложе, рассчитанной только на двоих. Перед ними почтительно склонился статный молодой китаец в белой ливрее и черных брюках с лампасом.

— Что прикажете подать? — обратился он к Гоге.

— Что будете пить, Жаклин? — повернулся Гога к своей спутнице. Он еще в Харбине знал, что разговор с официантом ведет только кавалер, являясь как бы посредником между дамой и обслуживающим лицом.

— Я хочу шампанского… — протянула Жаклин. — Только непременно полусухого.

— Бутылку полусухого, — заказал Гога и для пущей важности добавил: — Какая у вас марка?

— Какая вам будет угодна, — с непроницаемым лицом и даже как будто обидевшись ответил официант, тоном своим словно желая сказать: «Неужели вы думаете, что в таком месте, как у нас, может не оказаться чего-нибудь?»

— Какое будем пить? — спросил Гога Жаклин. Та пребывала в своей стихии: ей нравилось привередничать в ситуациях, когда с ней кавалер, явно влюбленный в нее.

— «Луи Редерер»… — протянула она, раздумывая. — Или нет, лучше «Аи». Оно тоньше.

— Принесите «Аи», — повернулся Гога к официанту и, чтобы показать, что и он не лыком шит, добавил строго: — Только не переохладите!

Он отнюдь не был уверен, что «Аи» не следует переохлаждать, сказал наобум, зная, что его тон произведет должное впечатление. Официант только наклонил голову, причем с таким достоинством, точно говорил: «Сами знаем!» Потом, выждав немного, спросил:

— Что-нибудь еще, сэр?

Гога вопросительно посмотрел на Жаклин.

— Нет, нет, ничего больше. Шампанское надо пить ничем не закусывая. Только англосаксы берут к нему икру. Это вульгарно, это портит букет. Разве что устрицы идут, но я их терпеть не могу. Они пищат, когда их глотаешь.

Гога сдержанно кивнул в знак того, что разделяет ее мнение, хотя о том, что устрицы поглощаются живыми, прежде не знал.

Важный официант, вполне удовлетворенный компетентностью клиентов, не заставил себя ждать. Установив ведерко на столике, он через салфетку потянул бутылку за горлышко и, вынув, предложил Гоге убедиться, что вино охлаждено ровно настолько, сколько следует. Гога приложил руку к бутылке и удовлетворенно покачал головой.

— Разрешите откупорить? — спросил официант.

— Да.

В зале притушили свет, и оркестр заиграл негромко и мелодично, на европейский лад. «Soft jazz» [74] «Мягкий джаз» (англ.) . , — определила Жаклин.

— Потанцуем? — предложил Гога.

Жаклин допила свой бокал и встала. Гога невольно любовался ею: необычайное сочетание изысканного китайского туалета с блестящими льняными волосами делало ее не просто очень эффектной, но незаурядной. На нее обращали внимание, и это льстило Гоге. А устремленный на него невинный взгляд голубых глаз лубочного ангелочка вытеснял из сознания то, что противоречило этому взгляду и с чем Гога сегодня уже соприкоснулся.

Оркестр играл тихо и тактично. Гога обхватил Жаклин за талию, крепко прижал к себе, и они начали ритмично переступать ногами в такт музыке. Жаклин прижалась щекой к его щеке, и он ощутил легкий аромат духов, которыми пахли ее волосы. «Бог ты мой, да она без лифчика!» — мысленно ахнул Гога, чувствуя, как в грудь ему упираются тугие и острые кончики ее бюста, и то чувство, которое овладело им при встрече с ее наивными, полудетскими глазами, моментально испарилось, уступив место другому, владевшему им с той самой минуты, когда Жаклин уселась рядом с ним на диване еще у себя в доме, а особенно когда он поцеловал ее.

Они вернулись на место, выпили еще по бокалу, и Гога, не заботясь об окружающих, обнял ее. Да никто и не смотрел на них. Здесь преобладали пары, и каждая была занята собой.

— Я хотел бы видеть вас часто-часто, — тихо, со значением проговорил Гога, не целуя, но касаясь губами ее щеки.

— Часто нельзя, — ответила Жаклин почти огорченно.

— Почему? — уже готов был обидеться Гога.

— У меня есть жених.

Голос девушки звучал спокойно и без всякого вызова: она просто сообщала своему сегодняшнему кавалеру то, чего он еще не знал.

А на Гогу эта новость подействовала ошеломляюще. Сам он о браке никогда не думал, не представлял себя в роли жениха и ни одну из своих знакомых не мог вообразить своей невестой. Но эта девушка чужого народа и чуждого круга, при всем своем неотразимом обаянии, настолько не вязалась с понятием «невеста», что он не в состоянии был вымолвить ни слова.

Жаклин, однако, поняла его молчание иначе.

— Вас это огорчает? — спросила она, не сомневаясь, что именно так он чувствует, но понимая, что он вряд ли это признает сразу.

— Не огорчает… — через силу выговорил Гога и хотел добавить «но удивляет», однако, поняв, что это может обидеть Жаклин, промолчал.

— Да, жених, и очень ревнивый, — продолжала она тоном, в котором слышалось и сожаление об этом стесняющем обстоятельстве, и гордость, что ее так сильно любят. — Он итальянец.

— Да? — почему-то удивился Гога.

— Да, — подтвердила Жаклин значительно. — Он морской офицер. С крейсера «Коллеони».

— И, конечно, очень красивый?

— Откуда вы знаете?

— Догадаться не трудно. Я пока не видел ни одного некрасивого моряка-итальянца. Да еще офицер. — Гога говорил вполне искренне, без сарказма, хотя удовольствия ему признание этого факта не доставляло.

— Вы знаете, папа не одобряет мой выбор, — беззаботно рассказывала Жаклин, нимало не задумываясь, приятен этот разговор ее спутнику или нет. — Он говорит: моряк уйдет в плавание, а ты будешь месяцами одна.

— Ну что ж, ваш отец прав, — сказал Гога. Ему не хотелось разговаривать, ему хотелось обдумать только что услышанное.