Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Гриньон, работавший в другом отделе, часто захаживал из соседнего крыла здания, сосал свою трубку, стараясь придать себе больше солидности, приносил разные новости, главным образом внутрифирменные слухи и сплетни, смотрел испытующе на Гогу своими карими детски ясными глазами добродушного пройдохи и посмеивался, делая разные намеки, но прямых вопросов не задавал. От Моник Руссель, с которой был на короткой ноге, он знал, что рождественскую ночь Жаклин провела с Гогой, но где они были и как закончили ее, точно не знал, хотя и догадывался. Несколько дней Гога плавал в фимиаме неожиданного и стремительного успеха. Его мужское тщеславие было не просто удовлетворено, он ликовал. Но и недоумевал тоже.

Еще ни одна женщина не доставалась ему так легко, как Жаклин Ледюк. Пришел, увидел, победил. Впрочем, признавал он, еще надо разобраться, кто кого победил. Жаклин сама заинтересовалась им и поступила так, как ей хотелось. И это — высшее общество? Девушка из респектабельной семьи? Невеста?

Ведь и со своим итальянцем она…

Гога вспомнил, как во время одной из тех пряных, распаляющих бесед, которые ведутся между мужчиной и женщиной в паузах, он прямо задал ей вопрос:

— А с Луиджи вы… — у него все же не хватило духу закончить, но Жаклин это сделала за него:

— Ты хочешь спросить, ложусь ли я с ним в постель? Конечно! Что ж мы, ждать свадьбы будем?

Ответ ее звучал так естественно и убежденно, что, казалось, и не может быть иного. А Жаклин вздохнула и сказала огорченно:

— Бедный Луиджи! Он такой ревнивый, так меня любит, а я ему изменяю…

Лицо ее приняло опечаленное выражение. Гога с любопытством смотрел на нее, пытаясь понять, шутит она или говорит всерьез. Но уж чего не было в Жаклин, так это лицемерия. И сейчас она была несомненно искренна.

Дразня себя, Гога спросил:

— И часто?

— За этот месяц — третий раз, — грустно констатировала Жаклин.

Гогу словно кипятком ошпарило: ведь с ним самим она была в этом месяце всего два раза. Значит, нашелся еще кто-то третий, совсем уж мимолетный!.. Ну и девчонка!

И вот о такой девчонке он часто, слишком часто думает последнее время, — вдруг пришло Гоге в голову. И не только о том, как в очередной раз остаться с ней вдвоем… Увы, не только об этом. Ему хочется проводить с ней все больше времени, бывать с ней на людях, ему приятна ее компания, несмотря на то, что у них так мало общих интересов.

Все. Надо с этим кончать! Недостает еще влюбиться в Жаклин! И, говоря себе так, Гога понял, что уже влюблен. И от этого некуда деваться.

Что же делать? Теперь, когда он осознал свое состояние («Признал себя проигравшим», — горько усмехнулся он), Гога не мог мириться со своей ролью тайного любовника, которому достаются лишь урывки ее времени и нежности. К черту итальянца! Он, Гога, хочет играть первую скрипку. Но как? По какому праву? Итальянец — жених, лицо официальное, его статус будущего родственника признан родителями. А ты кто такой? Ну, предположим, он заставит Жаклин порвать с женихом. Гога чувствовал, что Жаклин сильно увлечена им и, возможно, пошла бы на разрыв с Луиджи. Но сам-то он готов занять его место? Готов он назвать Жаклин своей женой? Даже оставляя в стороне огромное неравенство в материальном и общественном положении (как это все-таки получилось, что он, сын Ростома Горделава, стоит ниже кого-то в общественном положении? — мелькнула горькая мысль), возможное противодействие ее родителей, почти неизбежные возражения своей матери, готов ли он жениться на девушке, в каждом знакомом которой будет видеть ее бывшего любовника? Или будущего?..

Нет, о женитьбе на Жаклин не может быть и речи, и, следовательно, благоразумнее всего довольствоваться тем, что имеешь. Ведь в конце концов в дураках ходит итальянец.

Однако так легко было рассуждать, но не чувствовать. И, как всегда в подобных случаях, сердце пыталось влиять на рассудок. А может быть, она не такая, за какую выдает себя? Может быть, она сама на себя наговаривает из какого-то глупого молодечества, стремления выглядеть современной, эмансипированной девушкой, для которой не существует никаких условностей, никаких запретов. Есть сейчас в Европе такое направление…

Но и разум не сдавался и говорил ему, что зря он пытается себя обмануть: Жаклин — это Жаклин, и не надо прятать голову в песок, как страус. Нужно или брать ее такой, какова она есть, или целиком отвергнуть. Ведь какой опыт в любви она проявляет… Конечно, Жаклин — не Биби, но куда до нее девчонкам, с которыми за последние годы бывал близок Гога. Только Зоя, стоявшая в начале его пути, выдерживала с ней сравнение. Но Зое — и карты в руки.

И снова вопрос: что делать с Жаклин, с собой, с их отношениями — сверлил и сверлил мозг. Одно Гога точно чувствовал — порвать с ней он не в состоянии, слишком уж большую радость (да, да, греховную, порочную, но все же радость) доставляла ее близость.

С кем посоветоваться, поговорить с полной откровенностью, рассказать все, не утаивая ни малейшей детали, и спросить, что делать? Никого такого не было возле Гоги. Как это получилось, что у него нет настоящего друга, с укором спрашивал он себя. Ведь в Харбине были верные, испытанные друзья: Санька Житомирский, Алеша Кокорев, Алимджан Дяушев. Где они сейчас? Как все же устроена жизнь: ни одного дня друг без друга провести не могли, и вот окончили гимназию, пути разошлись и, вероятно, навсегда. Да что там вероятно — наверняка. Алеша Кокорев в своей Америке, быть может, уже и русский язык забывать стал. Санька и Алимджан ближе, но разве мог бы он сейчас рассказать кому-нибудь из них о Жаклин, о своих переживаниях, связанных с ней.

А кто у него здесь? Кока, старый друг детства. Он меня любит, он искренен, он хороший парень, но разве он поймет, что я чувствую? Для него все очень просто. Он скажет: она ведь не отказывает тебе ни в чем? Чего же ты еще хочешь? А если она надоела или, наоборот, дала тебе отставку, то могу познакомить… и вытащит свою знаменитую записную книжку с десятками телефонных номеров хорошеньких и покладистых девушек.

Да, для Коки все просто… Как и для меня было до сих пор, — сверкнула вдруг обжигающая поздним сожалением мысль. Ведь есть хорошие девушки, скромные и чистые, почему же их так мало среди твоих знакомых? Тебе всегда было скучно с ними, они казались пресными. Тебе нужны были острые ощущения. Вот и получай эти ощущения: Зоя, Биби, Жаклин. Правда, Жаклин, казалось бы, из того круга, которым ты пренебрегал, а на самом деле, видишь, что получается? Как разобраться во всем этом? С кем? Ответ был один, и человек был один — старше Гоги, умнее, опытней — Коля Джавахадзе. К нему всегда тянуло, когда что-то было непонятно, от него Гога узнал столько важного, у них было так много общих высших интересов. Но дружба с Колей почему-то не складывалась. Конечно, разница в возрасте весьма ощутимая — десять лет, но разве это такое уж неодолимое препятствие? Гога чувствовал, что Коле тоже не скучно с ним, сам же он готов был подчиниться, признать превосходство старшего, лишь бы тот одарил его своей близостью, своим доверием. Но Коля держался на расстоянии, не открывая Гоге свою душу. У него шла какая-то своя жизнь, в которую Гоге доступа не было, и общение сводилось к встречам на заседаниях правления Грузинского общества и в кафе «Гасконь» после заседаний.