Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Меньше чем через четверть часа Гога и Батлер подъехали на мотоцикле к двухэтажному особняку колониального типа, стоявшему среди обширного, хорошо ухоженного сада. Уже цвели магнолии и крупные, белые цветы их с мясистыми лепестками и желтым, опушенным густой пыльцой пестиком, источали назойливый, сладкий аромат, вызывавший, если долго его вдыхать, головную боль.

У наглухо запертых ворот перед Гогой вытянулся сержант-китаец, в отсутствие европейца — старший по охране. Он протянул свою служебную книжечку, в которой Гога сделал отметку: пост проверен в такое-то время, сержант № 419 на месте, несет службу исправно.

— Где еще посты? — спросил Гога по-китайски, но сержант ответил хотя и на ломаном, но французском.

Как полагалось по инструкции, Гога спешился, оставил мотоцикл перед воротами (если за домом наблюдают террористы, в чем можно было не сомневаться, пусть видят, что в охране участвуют европейцы) и, сопровождаемый Батлером, двинулся по тротуару в западном направлении. Сад за оградой был ярко освещен прожекторами, специально установленными французами, но в доме все окна, за исключением одного, углового, на втором этаже были темные.

«Невесело ему живется, — злорадно подумал Гога. — Небось не окружен избранным обществом и преданными сторонниками».

Тут мысли его круто повернулись, и он подумал: «Но я-то, я! Какого черта я охраняю эту сволочь? Убьют его — туда ему и дорога. Зачем французам надо так беспокоиться о его безопасности?»

И Гога испытал желание, чтоб именно сейчас, в эту минуту было совершено нападение. Он, Гога, и пальцем не пошевельнет, а там — будь что будет. Что с него спросишь? Он дилетант, растерялся, мол… Все поймут правильно… А вдруг подумают, что он просто струсил?

Лучше, чтоб нападения не произошло, во всяком случае, не в его дежурство. Сегодня, конечно, сделать ничего нельзя: не явишься же в участок и не заявишь Бонишону: помогать вам охранять концессию от японцев я считал своим долгом, но охранять Ван Цзинвэя не считаю не только нужным, но и возможным. Бонишон, вероятно, предложил бы ему сдать оружие и возвратиться домой, а сам бы на следующий день доложил по начальству. И могло создаться впечатление, что Георгий Горделов отказался нести дежурство на самом опасном участке именно потому, что он опасен. Нет, это не годится, надо поступить как-то иначе. И Гога, продолжая обходить порученный ему квартал и проверять китайцев и тонкинцев, все обдумывал, что скажет инспектору Бонишону, вернувшись в участок.

Но такой разговор состоялся раньше. Когда Гога с Батлером, закончив очередной обход квартала, в третий раз появились перед главными воротами, они увидели «ситроен» заместителя начальника полиции французской концессии Бланше, человека совсем молодого, но державшего всю наружную полицию, которую возглавлял, в ежовых рукавицах. Некоторые чины — французы, прослужившие по двадцать лет, в два раза старшие по возрасту, да и по должности не намного младшие, испытывали панический страх перед Бланше. Рядом с ним стоял, без привычной сигареты во рту, подтянутый и всем видом своим выражающий готовность выполнить любое распоряжение старший инспектор Бонишон.

Гога подошел, отдал честь и, остановившись, ждал, не будет ли каких-нибудь распоряжений. Бланше — высокий блондин с никогда не улыбающимся, некрасивым лицом и неподвижным взглядом жестких серых глаз — закончил фразу, обращенную к Бонишону (трудно было поверить, что он просто разговаривает, а не отдает приказания), и только тогда обернулся к подошедшим:

— Вы проверили все посты? — спросил он сухо, указывая головой в ту сторону, откуда Гога подошел.

Гога, отнюдь не испытывавший перед Бланше страха, ответил только утвердительным кивком, подчеркнуто штатским, давая этим понять, что Бланше — сам по себе, а он, Георгий Горделов, — сам по себе. В глубине души Гога испытывал к Бланше ревнивое чувство: такой молодой и такой авторитет! И хотя сам Гога отнюдь не стремился к высоким административным должностям (может быть, тут играло роль непроизвольное сознание, что ему и н е г д е занимать какой-либо высокий пост), он не чувствовал ни малейшей потребности тянуться перед этим человеком. Перед пожилым начальником он был готов стоять навытяжку, а перед Бланше — нет.

Но, заметив страдальческое выражение на лице Бонишона, чувствовавшего себя ответственным за такое разгильдяйство и, вероятно, опасавшегося получить нагоняй от Бланше, Гога подтянулся и добавил уже по всей форме, бодрым воинским тоном:

— Rien à signalez, mon lieutenant!

— Bon! Continuez la ronde! [79] — Происшествий нет, мой лейтенант! — Хорошо. Продолжайте обход! (франц.) — коротко откликнулся Бланше и вновь повернулся к Бонишону.

Но Гога не спешил выполнять приказ. Он постоял с минуту и, дождавшись, когда Бланше с недоумением вновь повернулся в его сторону, обратился:

— Permettez moi de vous poser une question, mon lieutenant? [80] — Позвольте задать вопрос, мой лейтенант? (франц.)

Бланше посмотрел Гоге прямо в глаза, и в его твердом, неподвижном взгляде мелькнул проблеск какой-то эмоции. Он знал, о чем спросит сейчас этот молодой человек, и не испытывал ни малейшего удовольствия. И Гога спросил как раз то, что ожидал лейтенант Бланше:

— Почему мы так охраняем эту каналью? — Гога говорил уже без всякого соблюдения субординации. Он забыл о ней. Он ощущал себя сейчас просто человеком и обращался к другому человеку, отнюдь не близкому, не слишком симпатичному, но стоящему с ним по одну сторону баррикады.

Смотря куда-то в сторону, Бланше ответил сухо и официально:

— В наши функции входит поддержание порядка на концессии. Любой ее житель пользуется правом защиты с нашей стороны.

Гога молчал, но не двигался: оспаривать то, что сказал заместитель начальника полиции, было трудно, и все же Бланше его не убедил. Есть чувства, которые сильнее доводов разума: не хочет он защищать гнусного предателя!

Бланше прекрасно понимал, что чувствует Горделов. Не меняя каменного выражения лица и продолжая смотреть не на Гогу, а мимо, он добавил:

— Если вы желаете получить более ясные объяснения о функциях вашего подразделения в сложившейся ситуации, зайдите завтра к старшему инспектору Шарлё, в отдел сношений с прессой. Он принимает с пяти до шести. Я его предупрежу.

Бонишон слушал и ушам своим не верил: грозный лейтенант Бланше, даже мысль о котором вызывает трепет у старых служак, в том числе у самого Бонишона, восемнадцать лет беспорочно прослужившего в полиции концессии, снисходит до объяснений с мальчишкой-иностранцем, готовым бросить добровольно принятые на себя обязанности только потому, что ему, видите ли, не хочется охранять Ван Цзинвэя! Как будто не все китайцы одинаковые бестии, и черт бы их всех взял вместе взятых!