Леван Хаиндрава - Очарованная даль

— Вот, Женя, познакомься — Гога Горделов, член нашей семьи, — сказала Биби, делая жест в сторону вошедших. От Гоги не ускользнуло, что Вертинского она не представила. Значит, они знакомы. Это почему-то было неприятно Гоге.

Женя тоже немного удивилась, увидав Гогу, но лишь на мгновение и тут же, приветливо улыбнувшись, отозвалась:

— Ну, с Гогой мы — друзья детства!

Она протянула ему руку, которую Гога, немного смутившись (целовать — не целовать?), все же поцеловал.

— Ах, даже друзья… — подняв брови и слегка наклонив голову, с многозначительной улыбкой проговорила Биби.

— Именно друзья, — делая упор на втором слове, повторила Женя. — Разве не так, Гога?

— Конечно, конечно, — поспешил тот подтвердить.

— Ну и тем хуже для тебя, — насмешливо констатировала Биби. — Саша! Как тебе нравится этот альтруист, неоплатоник? Он, видишь ли, водит дружбу с красивыми женщинами. Чему он может научить внуков?

— «Он был д’угом Магдалины, Только д’угом, не мужчиной», — меланхолически процитировал слова собственной песни Вертинский и тут же, без всякого перехода, потребовал: — Бибка, я голоден. Целый день пью и ничего не ем. Если ты меня не поко’мишь, до ут’а не дотяну. Умрру от истощения.

— Сейчас, Сашенька, сейчас, миленький. Ван еще не ушел. Через десять минут все будет готово. А пока — пейте коньяк. Луи мне презентовал полдюжины «Наполеона». Пятидесятилетней выдержки.

— Не может быть! Где он достал? Это такая рредкость, — удивился Вертинский.

— Ему из Франции прислали. Ты же знаешь Луи, он себе ни в чем отказывать не любит.

— А ну, покажи бутылку!

— Ты что? Сомневаешься?

— Нет, но все же… П’иятно в рруках поде’жать.

Биби подошла к бару, открыла створку и сняла с полки темно-зеленую, причудливой формы бутылку с выдавленным изнутри вензелем «N». Вертинский бережно взял ее в руки и подержал, оглаживая взглядом, потом повернул к свету так, чтобы прочесть то, что написано на этикетке.

— Рразлив 1891 года, лучший за столетие! — воскликнул он и замолчал, покачивая головой и продолжая любоваться бутылкой. Потом с грустной улыбкой, с какой люди вспоминают безвозвратно минувшее, проговорил: — Последний рраз я пил этот рразлив десять лет назад с п’инцем Уэльским. Он меня угощал, хотя вообще был скуповат. Когда наезжал в Па’иж, он неп’еменно п’иходил слушать меня в «Альгамбрру».

— И понимал что-нибудь? — спросила Биби с иронической улыбкой.

— П’едставь себе… Хотя по-ррусски не знал ни аза — был моим поклонником. И вообще слыл большим чудаком. В тот рраз — я это хоррошо запомнил — был в смокинге, а под смокингом се’ый свитерр. П’едставляете себе? Он ррасказывал, что в «Мулен Рруж» его в таком виде не пустили.

— Наверное, был взбешен? — спросила Женя заинтересованно.

— Ничуть. Сказал, что они прравы. Он вообще был славный малый, но со стрранностями. Чудил во всем. Это стоило ему п’естола.

— Ну да, брак с разведенной американкой, — кивнула головой Женя. — Как ее?…

— Миссис Симпсон, — подсказал Гога.

— Ну, этот бррак был только для п’офо’мы, — небрежно махнул рукой Вертинский.

— Ах, вот оно что… — протянула Биби, единственная из присутствующих сразу понявшая, что имеется в виду.

— А ты не знала? — удивился Вертинский.

— А потом вам еще приходилось его встречать?

— После от’ечения? Один рраз. Он гово’ил, что теперь чувствует себя горраздо лучше, что нет ничего п’иятнее свободы… От всех условностей, от светских обязанностей.

Подали ужин, но ел один Вертинский и то вяло, хотя и грозил перед тем, что съест все без остатка и никому ничего не достанется. Он был явно не в форме, хотя при дамах старался крепиться и не заговаривал о том, о чем болела в тот вечер его душа. А Биби бросала жадные взгляды на Женю, и Гога, заметивший это, почувствовал себя здесь лишним. У него испортилось настроение, и он решил, как только наступит удобный момент, — откланяться и уйти. Он был зол на Биби, зол на Женю, зол на Вертинского за то, что тот притащил его сюда и поставил в глупое положение.

Дождавшись, когда ужин наконец закончился, он демонстративно взглянул на часы и сказал:

— О, уже второй час! Мне пора… Завтра тренировка.

— Посиди еще немного, — без большой убежденности произнесла Биби.

— Нет, не могу. Надо идти, — ответил Гога, вставая.

Неожиданно встрепенулась и Женя.

— И я тоже пойду. Пора. Завтра утром рано вставать. Гога меня проводит.

Ее Биби принялась уговаривать остаться куда более энергично:

— Ты же говорила, что завтра свободна… — голос Биби звучал даже обиженно.

— Днем — да. А утром — репетиция. Мы с Мануэлем новый номер готовим. — Женя выворачивалась, и это было ясно для всех.

— Ну, когда же мы увидимся? — не отставала Биби.

— Я сама тебе позвоню.

— Завтра? В какое время?

— О, специально не жди. Как-нибудь на днях. Когда будет время.

Это был только чуть припудренный, решительный отказ, но природная незлобивость и чувство юмора возобладали у Биби над обидой, и она заговорила, обращаясь к Вертинскому:

— Вот, пожалуйста. Пускай его после этого в приличный дом, — она сделала жест в сторону Гоги. — Ну сам скажи, Саша, чему он может научить внуков?

— Да, надо будет обсудить этот вопррос на семейном совете, — в тон ей отозвался Вертинский, но весь вид его показывал, что привычная игра его сегодня не тешит.

Несмотря на то что Биби все обернула в шутку, Гога чувствовал себя неловко: получалось так, будто он уводит с собой Женю, чего, увы, на самом деле не было.

— Биби меня усиленно обхаживает, но никак соблазнить не может, — со смехом говорила Женя и при этом упрямо встряхивала головой, как делала это когда-то еще в детстве. Она и похожа сразу стала на ту встреченную на даче длинноногую, угловатую, строптивую девочку, несмотря на перекрашенные в ярко-черный цвет волосы и внешность креолки.

Они сидели у нее в комнате на диване и пили только что приготовленный, на какой-то особый латиноамериканский манер, кофе, варить который Женю научил Родригес.

— Могу тебя пригласить взглянуть на мое обиталище, — сказала Женя, когда они подъехали к дому, где она жила, неожиданно переходя на «ты». Гога вспыхнул от приятного смущения и не сумел скрыть его от своей спутницы. А она, заметив это, добавила, улыбаясь, но серьезно: — Только чтобы мне — ни-ни! Без глупостей! Ты меня понял?

Гога поспешил ответить:

— Что вы, Женя, что вы!

— Не «вы», а «ты»! Сколько нам еще жеманничать? Сто лет друг друга знаем.

Комната у Жени была большая, обставленная хорошей спальной мебелью цвета слоновой кости, с отдельной ванной и балконом. Но порядок в ней был небезупречный: одно платье брошено на кровати, другое — не то платье, не то халат — висело на спинке стула. Большой, плюшевый медвежонок с растопыренными лапами обиженно таращил свои круглые стеклянные глазки из-под туалетного столика, куда его столкнула небрежная рука хозяйки.