Леван Хаиндрава - Очарованная даль

— А что за место?

— Ну, у нее в салоне. Хороший салон, один из лучших в городе. У нее ведь вкус есть, чувство стиля. В Гросвенор Хаузе. Клиентура солидная.

— Но делать-то что тебе предстоит?

— Модели показывать. Она говорит, у меня фигура подходящая, нет лишнего веса. Говорит, вещи на мне смотрятся. Ну и вообще помогать ей, а то сама она не справляется. Так что ты думаешь?

Гога неопределенно пожал плечами. У него не было привычки рассуждать о вещах, в которых он мало разбирался.

— Видишь ли, Женя, мне трудно судить. Я не знаю главного, — Гога говорил, подбирая слова и обдумывая каждое. Ему хотелось дать Жене хороший совет. — Сколько ты сейчас зарабатываешь? Сколько она тебе будет платить?

— Об этом мы с ней еще не говорили. Но она не обидит, она не дешевка… Конечно, столько, сколько я зарабатывала в «Лидо» или «Казанова», она платить не сможет. Ну, а про Макао и говорить нечего. Но мне главное — не это. Я больше не хочу ночной жизни. Я хочу жить нормально, ложиться спать не в четыре часа утра, а в одиннадцать вечера. И всегда с одним и тем же…

Она усмехнулась, но шутка вышла невеселой, и Гога, не зная, как реагировать, сделал вид, что не понял последних слов.

Женя допила свое виски и налила еще, но к губам не поднесла. Она опять начала волноваться.

— Я хочу иметь мужа, я хочу ребенка. Почему ты не старше лет на пять? Вышла бы за тебя… Ты бы женился на мне? Я была бы верной женой!

Гога от неожиданности и слова выговорить не мог Вон куда заехал разговор.

Вдруг Женя, каким-то кошачьим неуловимым движением пересела к нему на колени. Обеими руками взяв его за щеки, она приблизила свое лицо к нему. В ее пронзительных, цвета электрической искры, глазах он читал и внезапно вспыхнувшее неукротимое желание, и как бы даже насмешливый вопрос: ну, покажи, на что ты способен! Это длилось несколько мгновений, а потом, нагнувшись, Женя прильнула губами к его губам. Под своей ладонью он ощутил упругую, как теннисный мяч, грудь Жени.

«Что мы делаем? Валентин…» — пронеслось у Гоги. Но когда его рука коснулась атласной кожи ее колена и выше, он легко, совершенно не чувствуя веса Жени, подхватил ее на руки и перенес на кровать.

Утром Гога заехал в «Блюэ» и послал Жене корзину пунцовых роз и белых гвоздик. Это было неосознанным порывом, желанием проявить внимание и нежность к подарившей ему такие яркие часы женщине. Обдумав свой поступок, он понял, что этот его жест оказался удачным. Гога не был уверен, как будут дальше развиваться их отношения. Он не чувствовал себя хозяином. Уже давно, при подобных эпизодах с другими женщинами, все шло так, как он хотел. Но с Женей все было иначе. Инициатива исходила от нее и потом, после первого порыва, она не превратилась в покорную, нежную и податливую партнершу. Она все время оставалась такой, какой ее с детства знал и побаивался Гога: своевольной, умеющей и даже любящей перешагнуть через привычные барьеры, острой на язык и на поступки. И потому, даже в минуты близости, Гога все время чувствовал, что он младше ее, хотя, казалось бы, теперь эта разница в годах не должна была ощущаться так сильно.

Ему было боязно позвонить ей по телефону. Он не знал, какой тон взять. Обычный в подобных случаях ласково-покровительственный тон победителя явно не подходил, а другого он не мог придумать. И вот поэтому цветы оказались очень кстати. С одной стороны, проявлено внимание и сам выбор цветов не мог не сказать Жене о его чувствах. С другой стороны, никакой навязчивости. Все оставляется на ее усмотрение. Он как бы намекал Жене, что предоставляет ей решить, какие будут дальше между ними отношения.

Как она положит, так и будет.

Целый день Гога ждал звонка, но его не было. Правда, часы не тянулись так томительно, как могли бы в обычное время. Вчерашние сообщения из Европы, дополнявшиеся свежими подробностями о вступлении немцев в Париж и о дальнейших событиях, в которых военный элемент все больше вытеснялся политическим, настолько занимал внимание и переполнял душу сумятицей чувств, что порой Гога даже забывал о Жене. Но стоило прозвучать телефону, как он вздрагивал: не его ли зовут? Звали не его.

В какой-то момент он задумался: почти одновременно произошли два события, несоизмеримые по своему значению, а все же — как много места занимает в его душе событие личной жизни! Даже, может быть, не событие — эпизод… Нет, не лги себе — это событие. Ни для кого другого, может быть, а для тебя — да.

Неужели она так и не позвонит? Может быть, ему самому стоило бы сделать это? Ведь он мужчина, инициатива должна исходить от него. Но он же послал ей цветы, могла бы она поблагодарить его за внимание, а она молчит, ждет, чтобы он позвонил. А возможно, и не ждет вовсе, а занята своими обыденными делами и думать забыла о нем. При случае снова подарит встречу. В свободное время… Так было когда-то с Зоей. «Везет мне на танцовщиц!» — пришло ему в голову, и он усмехнулся, хотя весело ему не было. Но нет, Зоя — одно, Женя — совсем другое. Тогда с Зоей он был мальчишкой, и с ее стороны близость с ним была просто капризом, мимолетной прихотью. А теперь он — зрелый мужчина, и Женя не могла не оценить хотя бы этого.

Вечером он наконец решился и набрал номер. Ответил немолодой женский голос.

— Попросите, пожалуйста, Женю, — сильно волнуясь, но стараясь говорить как можно солиднее, произнес Гога.

— А Жени дома нету, — ответили ему как-то очень по-домашнему, что было почему-то приятно. Тем не менее Гога растерялся и, пробормотав: «Извините», — повесил трубку.

Он тут же разозлился сам на себя. И чего, спрашивается, так теряться? Надо было узнать, скоро ли вернется, и попросить передать, что звонил такой-то. А что ты думал? Что она целый день будет сидеть у телефона? У нее свои дела, своя жизнь. Хотел застать, надо было позвонить утром.

Тем не менее какое-то неуловимое чувство вызывало неудовлетворенность, даже как бы обиду: все-таки, если бы очень хотела, сама могла бы… А вот не сочла нужным. Значит, он оставил ее равнодушной?

А Женя пребывала в смятении. Как она боялась именно того, что произошло! Как она теперь посмотрит ему в глаза? Ведь она знала его ребенком, когда и сама была совсем другая — еще до Перова, до Сергея… Когда поцелуи с Толей Бычковым в беседке казались ей верхом распущенности и потом вызывали угрызения совести. Зачем возникло теперь перед ней это видение чистого, ни о чем не ведающего детства? И хотя она давно уже не жалела о той жизни, которую вела все последние годы, хотя сама себе в свой доперовский период казалась смешной и до глупости наивной простушкой, было в этом далеком прошлом что-то сокровенное, неприкасаемое, таившееся, как оказалось, в каких-то ей самой недоступных глубинах, которые своим появлением оживил Гога Горделов.