Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Гоге стало стыдно. Зачем он напомнил ей о том, что было самым болезненным, самым трагическим в ее жизни? Это неблагородно с его стороны, это низко.

— Ты прости меня, ради бога, Женя. Я не должен был напоминать тебе… Я не хотел… Я сам не знаю, как у меня вырвалось. Я не хотел сделать тебе больно.

— Давай условимся, Гога: не будем больше никогда об этом говорить. Ты оставайся при своем мнении, я буду при своем. Только не старайся меня обратить в свою веру. Это бесполезно. Мы только снова будем ссориться.

И, немного помолчав, она добавила:

— А сейчас — иди. Я буду занята в ближайшие дни. Я сама тебе позвоню. Хорошо? — И, видя, что он изменился в лице, добавила уже почти нежно и, во всяком случае, очень искренне: — Только не думай ничего т а к о г о. Ты понял? Пожалуйста, не думай. Можешь поцеловать меня.

Но подставила она ему не губы, а щеку.

Первые дни Гога не находил себе места. Он так привык видеть Женю каждый день, что ему нечем было заполнить пустоту вечеров. Даже чтение не шло, хотя он достал интересную книгу.

Каждый день, придя на работу, Гога с первого момента ждал звонка, наперед зная, что раньше десяти Женя позвонить не может — вставала она поздно. Но и в одиннадцать звонка не было, не было его ни в двенадцать, ни после обеденного перерыва.

Неужели это все? Нет, она любит меня, говорил он себе. Этот взгляд, которым она проводила меня в последний раз, — он говорил красноречивее всяких слов.

Гога скучал, томился, но одного, самого мучительного чувства для человека его склада и характера — ревности — не испытывал. Он верил ее последним словам. Ведь она могла их не говорить, а сказала. И как сказала, с каким выражением! Так не лгут. Нет, видимо, она действительно чем-то занята в эти дни. И не только занята. Она хочет, чтоб затянулась та рана, которую он столь бесцеремонно и жестоко ей нанес.

«Я не с той стороны к ней подхожу, — говорил он себе. — Что за бессмыслица спорить с женщиной о политике? Узнали бы Вертинский, Жорка Кипиани, Кока — засмеяли бы. И правы были бы. Надо помочь ей вырваться из кабаретного омута, а это нелегко, это засасывает, определяет ее мироощущение, настраивает на обывательские рассуждения. Ведь у нее успех, выгодные ангажементы, а она все равно тяготится этой жизнью. Значит, есть у нее потребность отринуть все, значит, рано или поздно поймет она, что я прав, что надо искать иные формы жизни, и они существуют только на родине. Здесь их нет и быть не может. А я с ней затеваю споры, и она, при ее характере, только ожесточается и говорит такое, чего наверняка не чувствует. Не может чувствовать. Ведь и ее народ там живет, не только мой. Не может она чувствовать такую вражду к созданному им государству.

Это дело первостепенной важности, но не первостепенной срочности. А пока что надо непременно воспользоваться предложением Тони Парнелл. Такой шанс упустить нельзя.

Он вспомнил, что на днях Женя все же склонялась к тому, чтобы уехать в Макао.

— Ты понимаешь, Гога, Мануэль прав. Поработаем там с полгода, приедем с деньгами. Я смогу тогда не просто поступить на службу к Тоньке, а войти в дело младшей компаньонкой. Она говорила, что хочет снять соседнее помещение, чтоб салон имел две витрины, так будет солиднее. Но у нее нет наличных денег, а Джерри ей больше не дает. У него какие-то неприятности на работе. Тоньке тысяча долларов нужна. Я их сумею скопить в Макао, — говорила Женя, и чувствовалось, что она очень заинтересована этой идеей.

Гога помнил разговор, но помнил он и другие слова Жени о Макао. Нет, надо удержать ее от поездки туда. Проклятые деньги, как много от них зависит!

И тут ему пришло в голову одно обстоятельство, о которой он раньше почему-то не думал. У него было отложено 650 долларов на машину. Иметь автомобиль было его мечтой с детства, и сейчас мечта была близка к осуществлению. Он уже приценивался и выяснил, что подержанную, но в хорошем состоянии спортивную машину второго класса, что-нибудь вроде «плимута» или «доджа», можно купить долларов за восемьсот. Осенью будет два года, как он работает у Дюбуа, его ждет ежегодная прибавка. На этот раз она может составить долларов сто. В общем, заветная сумма, а с ней и приобретение машины не за горами. Как было бы здорово, ничего не говоря Жене, не предупреждая, подъехать к ее дому на собственной машине (бордового цвета с белыми колесами!) и прокатить по Ханьчжао род!

Но теперь это придется отложить. Надо дать ей деньги, пусть вложит в дело и остается в Шанхае. К черту Макао и все, что с ним связано. Углубляться в подробности не хотелось…

Но как уговорить Женю принять от него помощь? Да, характер у нее нелегкий, что и говорить!

Правда, с тех пор немало воды утекло, отношения их стали иными, они постоянно оказывали друг другу небольшие знаки внимания. Женин последний подарок — красивый французский галстук — как раз в эти минуты был на Гоге. Он тоже не оставался в долгу, а о цветах и говорить нечего: каждое утро, открыв глаза, Женя обнаруживала новый небольшой букет от «Блюэ».

Все это так, но подарки — одно, деньги — совсем другое. Особенно — после того крупного разговора. Не воспримет ли Женя такой жест как желание купить ее расположение? Как бы опять скандала не вышло.

Но сперва надо дождаться звонка. Самому звонить нельзя, это было бы капитуляцией, а с Женей только прояви слабость! Ну, а когда они помирятся, вернее, когда встречи возобновятся, тогда он найдет момент и возможность предложить ей необходимую сумму.

И вдруг все рухнуло. Собственно, это можно было предвидеть, если трезво глядеть на окружающие и вновь возникающие обстоятельства, но Гога был поглощен личными переживаниями и не сумел разглядеть того, как события мирового значения могут отразиться на его собственной судьбе.

В последней декаде августа его вызвал к себе Элар. Это случалось крайне редко, потому что если нужно было передать какое-нибудь распоряжение, заместитель генерального директора делал это через Гийо. А совещания с пустопорожними, длящимися часами словоговорениями у Дюбуа были не приняты. На этот раз предстоял личный разговор.

Элар вежливо привстал со своего кресла, подал Гоге руку и пригласил сесть. «Ему нужно сказать мне что-то неприятное, но это его тяготит», — пронеслось в голове у Гоги и, усевшись на край стула, он молча, с напряженным вниманием, смотрел на высокое начальство.

— Горделов, — как и все французы делая ударение на последнем слоге, начал Элар, не глядя на Гогу и без видимой надобности передвигая бумаги на столе, — я должен сообщить вам неприятную новость…

У Гоги екнуло сердце. Неужели Гийо рассказал о разговоре насчет выступления де Голля? За это время многое произошло во Франции: генерала объявили дезертиром, произошла трагедия в Мерс-эль-Кабире, правительство Петена порвало дипломатические отношения с Англией. А местные французы солидаризировались с правительством Виши, боясь японцев, стремясь сохранить свои конторы, дома, положение.