Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Дойдя до Рут Валлон, Гога свернул направо в сторону те́ррас, где жили Журавлевы. Сегодня он обедал у них. Это была самая русская из улиц французской концессии, и здесь царила уже другая атмосфера — праздник явно чувствовался. У ресторанчика «На огонек» стояло несколько мужчин навеселе, державшихся, впрочем, вполне прилично. Только их слишком румяные лица и более громкий, чем в обычное время, разговор свидетельствовали, что праздновать они уже начали. Прошла оживленная группа молодых людей, тоже русских, явно направлявшихся с визитами. Этот старинный русский обычай приезжие из Харбина старались поддерживать и в Шанхае — многие иностранные фирмы в этот день русских служащих освобождали от работы.

Гога вошел в узкий, далеко тянущийся проход, в самой глубине которого снимали большую комнату с балконом Журавлевы. Почти весь те́ррас был заселен русскими скромного достатка, и только в одной квартире жили две сестры Анкудиновы — партнерши для танцев. Обычно семейные люди старались такого соседства избегать, но сестры держались обособленно и пристойно — никто не помнил, чтоб какая-нибудь из них вернулась ночью с работы не одна, так что претензий к ним не возникало.

Старшая из двух волновала Гогу, вызывая те же ощущения, что и Зоя Игнатьева, хотя не была столь броско красивой.

Звучание фамилии намекало на татарское происхождение, но в ее внешности не было ничего азиатского: прямой крылатый нос, словно колонна подпирающий вертикального среза невысокий, но чистый лоб, каштановые волосы, красивого густого тона, и голубые, холодные глаза, смотрящие всегда прямо перед собой и не склонные замечать того, что не представляет интереса, в том числе — увы, увы! — и Гогу Горделова. Длинные, стройные, хотя и тонковатые ноги и достаточно явственные округлости везде, где им полагается быть. Хороша была Лида Анкудинова!

Гога даже ловил себя на том, что, встретив ее первый раз еще осенью в десятом часу вечера, когда она, одетая в светлое вечернее платье, очень открытое на спине и груди, садилась в коляску рикши, чтоб ехать в свое кабаре, он старался заходить к Журавлевым именно в это время.

Это, конечно, не прошло мимо внимания проницательной тети Оли, которая со своей обычной ухмылкой всезнания как-то спросила его:

— Ну что, встретил?

Гога растерялся от неожиданности: надо же! Чувствуя, что краснеет, смутился еще больше и ответил, как бы оправдываясь:

— Нет, не встретил.

— А ты откуда знаешь, про кого я спрашиваю? Уже познакомился? — засмеялась тетя Оля. Гога почувствовал себя пойманным в ловушку и только руками развел. Самое удивительное заключалось в том, что тетя Оля была домоседка и отнюдь не сплетница. Выходило, что сведения сами, по неизвестной причине и неведомым каналам, стекались к ней.

Но сегодня час был неурочный, и встретить Лиду Гога не предполагал. Тем сильнее была неожиданность, когда он чуть не столкнулся с ней у дверей ее квартиры. В этот ранний час она была одета скромно — в клетчатое пальто по сезону, почти не подкрашена, темно-каштановые волосы гладко зачесаны назад и собраны в узел. Она выглядела не столь эффектно, как вечером, но все же была волнующе хороша.

Не удостоив Гогу взглядом она с непроницаемым лицом, глядя прямо перед собой, быстро прошла мимо, звонко стуча высокими каблуками. Гога смотрел ей вслед, пока она не свернула на тротуар.

Тогда он огорченно покачал головой и подумал: «Хоть бы обернулась!» — и тут же вдруг, почти со злобой, добавил про себя: «Небось если б знала, что там на улице стоит моя машина, так обернулась бы!»

Подобные мысли последнее время все чаще приходили ему в голову, и потом он стыдился их, хотя чувствовал, что основания так думать имеются.

У тети Оли Гога застал стол уже накрытым, хотя ждать кого-либо с визитом было еще рано. Журавлевы жили в Шанхае скромно. Не владея английским языком, Михаил Яковлевич не мог рассчитывать на работу в какой-либо иностранной фирме, где платили больше, и ему пришлось довольствоваться местом бухгалтера в небольшом торговом предприятии, принадлежащем русскому еврею.

Но два раза в год — на Рождество и на Пасху — Ольга Александровна не скупилась принимать своих друзей и угощать их со всем возможным хлебосольством.

Кузина Аллочка, уже подросток, с простоватым, но миловидным круглым личиком и начинавшей формироваться фигурой, радостно бросилась на шею Гоге. Они очень любили друг друга и особенно сблизились в тот год, когда после отъезда Ольги Александровны в Шанхай отец и дочь Журавлевы переехали в двухкомнатную квартиру во дворе большого дома Горделовых и у них же столовались.

— А у нас в колледже завтра елка! Придешь, Гога? — оживленно обратилась она к двоюродному брату, забыв, что накануне уже сообщила ему эту новость и даже пригласительный билет вручила. — Танцы будут. Джаз будет играть!

— Подожди ты, стрекоза, дай человеку раздеться, — с улыбкой увещевала тетя Оля и, сразу став серьезной, спросила: — Ну, как экзамен?

— Написал, — коротко ответил Гога, не вдаваясь в подробности.

— Написать-то написал, да как? — продолжала интересоваться Ольга Александровна, хотя по тону племянника чувствовала, что у него все в порядке.

Ольга Александровна, обменявшись письмами с сестрой, решила взять Гогу под свою опеку, чтоб ослабить влияние Коки. Не то чтобы она считала, как это было в Харбине, что Кока п о р т и т Гогу, все-таки сам он очень изменился, работает не за страх, а за совесть, на своей фабрике на хорошем счету. Но все же Кокин образ жизни с упором на легкомысленные развлечения вовлекал и Гогу в эту орбиту и мог в конце концов отразиться на его занятиях в университете. А ему нужно было как можно скорее становиться на ноги, потому что сведения из Харбина поступали очень тревожные. На активы Объединенного Сунгарийского Пароходства был наложен арест. Японцы, как и опасался Ростом Георгиевич, докопались до подоплеки перехода предприятия в почти единоличное владение Горделова. В конторе пароходства сидели ревизоры и тщательнейшим образом проверяли всю документацию. Ростому Георгиевичу грозили большие неприятности из-за того, что его бывший компаньон, китайский генерал Ли-Яо, воюет против японцев.

Известив обо всем этом младшую сестру, Вера Александровна просила в эти обстоятельства Гогу не посвящать, чтоб зря не волновать его. Помочь он все равно ничему не может, пусть уж спокойно учится.

Ольга Александровна почувствовала себя вдвойне ответственной за крестника, ведь ему едва минуло семнадцать лет. Она, поскольку это было в ее возможностях, следила за его занятиями, часто звала то на обед, то на ужин и очень жалела, что Аллочка не ровесница Гоги. Тогда ее подруги могли бы составить круг Гогиных знакомств, вместо всех этих Кокиных, как она говорила, кабаретных девиц, о которых Ольга Александровна была достаточно осведомлена и, как всегда это бывает при заочном знакомстве с предметом, имела о них несколько искаженное представление.