Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Дипломаты обменялись короткими фразами… по латыни, и посол сказал:

— Мы весьма удовлетворены вашим ответом. Вы получили 18. Желаем успеха в жизни!

«Сколько он сказал? Восемнадцать?» — Гога своим ушам не верил. Неужели возможно такое: получить восемнадцать по международному праву у посла?

А тот в это время думал: интересно было бы послушать, что скажет этот молодой грузин о праве наций на самоопределение, попранном с самого начала. Посол был немолодым, много повидавшим и пережившим на своем веку человеком, дипломатом с большим стажем, давно утратившим всякие иллюзии, жившим и действовавшим велениями текущего момента, но своей молодости, когда и он верил в право и справедливость, еще не забыл.

Гога еще только отошел от стола, а уже по залу словно электрический ток пробежал: каким-то непостижимым образом все узнали о небывалой оценке. Около Гоги оказался Кан Сышин, мягкий, деликатный, сдержанный, он, улыбаясь, поздравил его. Они никогда не были особенно близки — Кан Сышин, далекий от всяких увлечений и соблазнов, свойственных молодежи, был старше других года на четыре, но Гогу сейчас особенно порадовало именно его искреннее поздравление, потому что Кан пользовался всеобщим уважением и авторитетом.

Даже ректор, со свойственной ему непосредственностью, сделал со своего места приветственный жест.

После подъема духа, продолжавшегося несколько минут, во время которого он ни о чем связно думать не мог, Гога ощутил вдруг такую слабость, что с трудом удерживался на ногах. Где бы присесть? Просто присесть на чем-нибудь мягком и перевести дух.

Он заметил, что двое его коллег вышли из зала, но не в коридор, а в дверь, которая могла вести только в соседнюю аудиторию или в туалет. Он заглянул туда. По соседству, как оказалось, была оборудована комната отдыха. Стояли кресла, стулья и низкие китайские столики. Двое служителей разливали желающим горячий чай. Подкрепившись двумя пиалами крепкого, душистого напитка, Гога почувствовал, что силы возвращаются к нему. Он еще посидел немного, приводя свои чувства и мысли в нормальное состояние, потом поднялся, бросил благодарный взгляд на Распятие, висевшее на стене, и вернулся в экзаменационный зал. Ему оставалось еще три предмета, но сомнений в том, что общий экзамен он сдал, уже не было. Он был спокоен, но сосредоточен: биться до последней секунды и не считать себя победителем, пока сражение не закончится совсем. Так учил его отец. Впрочем, и проигравшим не признавать себя, пока осталась хоть капля сил для сопротивления. И это завещал отец.

Экзамен завершился к двум часам дня. Все выпускники и кое-кто из посторонних, сумевших просочиться сквозь строгий контроль, толпились в коридоре и вполголоса обменивались впечатлениями, обсуждали шансы на ту или иную отметку. По общему мнению, экзамен прошел в целом благополучно. Сомнения сохранялись только в отношении двух человек, но это были слабые студенты, ничего неожиданного в их неудаче не будет.

Совещание экзаменационной комиссии длилось недолго. Минут через сорок дверь зала открылась, и всех пригласили войти. Отец-канцлер, держа в руках лист бумаги, выступил вперед.

— Я сейчас прочитаю список выдержавших экзамен, — студенты тревожно переглянулись: значит, есть и не выдержавшие! — И средний балл, ими полученный.

Отец Готье слегка откашлялся и начал:

— Горделов — 14,77, Кан Сышин — 14,25, Ли Куайпен — 14,10, Яо Юнхва — 13,80…

Канцлер назвал шестнадцать фамилий. Не выдержал только один. Гога стоял, слушал и еще не понимал главного: он не только окончил университет, он выдержал государственный экзамен первым! Это было невероятно. Он никогда не стремился первенствовать в учении, ведь еще в гимназии в его компании считалось, что быть сплошным пятерочником — несерьезно, знать равно хорошо все предметы значит по-настоящему не интересоваться ни одним. Конечно, университет — не гимназия и ни о каких круглых пятерках здесь и речи быть не могло, здесь оценки стоили очень дорого, да и знания приобретались совсем иного свойства. Но как же все-таки получилось, что он оказался выше Кан Сышина, который с первого курса учился лучше всех? У Гоги было такое чувство, что он подставил подножку коллеге, что он применил нечестный прием. Гога поискал глазами китайца. Тот стоял, как всегда спокойный, и, разговаривая с кем-то из товарищей в своей обычной манере, доброжелательно улыбался и учтиво наклонял голову, как бы говоря: «Я весь внимание и вполне с вами согласен». Так он всегда разговаривал со всеми, и Гога не видел никакого нового выражения на его лице. А ведь имел все основания быть раздосадованным, неприятно удивленным. Гога старался встретиться с ним глазами и, когда это удалось, изобразил на своем лице гримасу недоумения и сделал соответствующий жест: «Извини, мол, меня, дружище, я тут ни при чем». Кан Сышин мягко улыбнулся ему и сделал легкий приветственный жест рукой: «Все, мол, в порядке. Ни о чем не беспокойся».

В этот момент ректор пригласил всех перейти в соседнее помещение, где присутствующим и экзаменаторам, и новоиспеченным лиценциатам — было предложено по бокалу легкого, слегка играющего анжуйского белого. Ректор поманил Гогу и, когда тот подошел, обнял его одной рукой за плечи.

— Ну вот, Горделов, и все. Университет вы окончили. Я вас от души поздравляю с блестящим успехом… — сказал отец Жермен, глядя на Гогу своими умными, внимательными глазами. Встречая такой взгляд, невозможно было фальшивить, утаить что-то в душе, и Гога, опустив слегка голову, произнес, словно оправдываясь:

— Я не заслужил быть первым, отец мой! Кан Сышин знает больше меня.

Отец Жермен пристально заглянул Гоге в лицо.

— Ваше чувство справедливости делает вам честь. Но у жизни свои законы. Вам еще предстоит познать многое. Будьте мужественны!

Этими словами ректор простился с Гогой.

Гога шел к Журавлевым, и чувство ликования в его душе мешалось со смущением. Кан Сышин первый из коллег подошел и поздравил его, видимо, вполне искренне, хотя и чувствовалось, что он немного озадачен. Он не стал слушать Гогу, уверявшего, что произошла случайность, а Гога не стал углубляться в эту тему, так как уже понял причину относительной неудачи товарища: Кан Сышин был заикой, причем заикался он тем сильнее, чем больше волновался, в спокойном же состоянии говорил почти нормально. К его дефекту речи университетские профессора привыкли, но приглашенные со стороны экзаменаторы, в их числе посол, о нем осведомлены не были. Этим, и только этим можно было объяснить, что по международному праву Кан Сышин получил всего 12.

«Не буду никому говорить, что окончил первым!» — решил Гога и, принимая поздравления Варенцова и Боба Русакова, пришедших узнать, как прошел экзамен, не стал вдаваться в подробности.