Александр Дюдин - Сестры

Валя доказывала невиновность Сталина не только мужу, но и самой себе. Казалось, всё говорила правильно, а на душе оставалось сомнение. Душа не прощала гибели невиновных людей, не прощала беззакония. Старалась оправдать, но чувствовала, что не может этого сделать. От этой раздвоенности на сердце была маята. Репрессии тридцать седьмого года не оставляли в покое.

– Ты многого не знаешь, а рассуждаешь! – горячился Сергей.

– Ты знаешь? Расскажи, объясни, чтоб я поняла.

– Я не могу тебе рассказать – письмо ЦК закрытое.

– Вы чья партия? Народа? Так что вы таите от него? Какие такие секреты? А? – с досадой махнула она рукой. – Нечего вам рассказать, прикрываетесь многозначительной таинственностью. Если затеяли кампанию против Сталина, так раскройте, в чем он виноват, чтоб народ понял вас!

– Самое неприятное, что ты на детей вредно влияешь, – кричал Сергей.

– А ты переубеди их, докажи, что я не права, меня переубеди!

– Дьявол тебя переубедит! Втемяшится бабе какая блажь, колом ее не выбьешь! – злился Сергей.

Под конец они совсем рассорились, а Сергей стал снимать портрет Сталина со стены.

– Не дам! – заплакала Валя. Взяла портрет и понесла в свою комнату, где она спала с Катей.

Неожиданно пришел Антон Федорович.

– Смотри, что делает! – обратился возмущенный Сергей к нему. Валя приколачивала гвоздь над своей кроватью. Антон, спокойно улыбаясь, сказал:

– Напрасно, Валентина Михайловна, ему не место в вашей спальне. Или в знак протеста вешайте в гостиной, где висел, или не вешайте вовсе.

Валя стояла, обняв портрет обеими руками, прижимая его к груди, плакала.

– Бунтарь-одиночка, – не мог успокоиться Сергей, проходя с Антоном Федоровичем в гостиную.

– Я не одиночка, – возразила Валя, – если сделать опрос населения, то больше половины выскажутся за Сталина!

– Хорошо, – обернулся Сергей, – вот нас трое, мы с Антоном против Сталина.

– С чего ты взял, что я против? Я с Валентиной Михайловной. У меня портрета Сталина не было, я повесил.

– Вам закрытое письмо читали?

– Читали. Ну и что? Я против культа вообще, но я против мордования Сталина. Ничего, кроме вреда, это не принесет! И у меня впечатление, что Хрущевым движет не польза дела, а личная ненависть к Сталину. Я считаю, культ надо было осудить и оставить всё на своих местах.

Глаза Вали высохли от слез. Они искрились торжеством и радостью. Этот случай еще больше отдалил Валю от Сергея. Теплом и благодарностью наполнилось сердце Вали к Антону.

Валя шла из школы с родительского собрания, подавленная и расстроенная. «Когда же я упустила сына? Успокоилась, что он с желанием учится. Закрутилась: работа, домашние дела, а тут еще сердечная маята. Проглядела сына, горе какое! Сколько я не заглядывала в дневник? Даже и не помню. А у него по шести предметам двойки! Перестал посещать школу, связался с какой-то компанией». Тетюцкий сегодня с такой злобой кричал:

– Гнать надо Воробьева из школы! Он плохо влияет на моего сына!

– Трудно сказать, кто на кого влияет. Зачинщиком шалостей чаще бывает Тетюцкий, только он похитрее, – говорила классный руководитель. – Все они видны мне как на ладони. Вот сидят, хохочут оба на последней парте. Стоит мне только посмотреть, Тетюцкий само внимание, а тот еще смеется. Замечание делается Воробьеву.

– Сына секретаря Горкома защищаете! – возмутился отец Тетюцкого.

– Ради справедливости говорю. Один Тетюцкий – парень как парень. Один Воробьев – обыкновенный ученик. Но вместе – это цепная реакция!

Миша коллекционировал марки. Валя заметила, что у него появились новые, даже целый альбом. Заметила и не обратила внимания. «Откуда у него? – только теперь подумала Валя. – Надо узнать, что это за ребята, с которыми он проводит день, уходя из школы, чем они занимаются? Что привлекло сына к ним?»

Ей пришлось однажды слышать о том, что дети руководящих работников избалованы материальными благами. Это далеко от истины. Дело не в этом. Сергей получает триста рублей. Сейчас многие рабочие на заводах получают и больше. Но рабочий отработал смену – свободен душой и временем. Сделал свое дело – полностью может переключиться на семью, на детей. А у Сергея ни днем, ни ночью нет покоя. Одно строительство большого водопровода что стоит: то труб нет, то техника встала, то еще что-нибудь, а сроки поджимают. Воды в городе не хватает. А строительство нефтезавода, жилья, выполнение плана предприятиями города, где далеко не всё гладко? Свои трудности, проблемы, а выполнить надо, во что бы то ни стало! И еще тысячи забот! Поесть некогда. Как он только выдерживает такое напряжение!? Валя вспомнила, как однажды проснулась от каких-то звуков: он мычал, силясь что-то крикнуть. Она видела: ему тяжело. Разбудила.

– Ты не морочь мне голову! Ты план давай! – кричал он с раскрытыми, непонимающими глазами, всё еще во власти сна.

– Господи! – смеялась Валя, – даже ночью от жены выполнения плана требуешь!

До его сознания дошло, что он дома, ночь, расслабился, вздохнул: «Фу, опять видел во сне: план строительства жилья срывается!» Ей тогда стало жаль его.

«У нее все мысли о больных – люди ей жизни доверяют. Заботы о семье: чем накормить, во что одеть, еще тысячи мелочей, а сутки не становятся больше. Работа главное в жизни и у того, и у другого. Вот и упустили ребенка. А надо находить время, уделять ему внимание. Как тебя поразило, когда Вовка Родионов, решая задачу, подошел к телефону, запросто позвонил отцу на работу посоветоваться, как лучше ее решить. У Родионова (первого секретаря Горкома) шло бюро. Он попросил извинения у присутствующих, вникнул в содержание задачи, ответил сыну: «Правильно решаешь» и продолжил заседание. Всем даже было приятно, что он всегда свободен для сына».

Бывает у рабочего ребенок пойдет не по той дорожке, вроде так и надо. А у руководящего работника, как на горе – всем видно. Может быть, неблагополучных детей у них не больше, чем в рабочей среде, но есть еще, живуч обыватель, и его злорадство беспредельно! Сын секретаря Горкома – хулиган, или, еще хуже, вор! О-о! Это будет передаваться из уст в уста с наслаждением! Как будто их мальчишка не обычный, как у всех. Он тоже может поддаться влиянию друзей с плохими задатками. Говорят: «Мужик не перекрестится, пока гром не грянет». Вот и грянул гром! Она видела, сын смотрит зверенышем. Потому, что не видит ласки, понимания. И опять это прошло мимо, не задержалось в голове, не насторожило. Были более важные дела. Вот именно, более важные! А сын? Теперь это уже застарело, тяжело будет выправлять, а спасать Мишу надо. И не потому, что кто-то плохо скажет о муже, хотя это тоже важно. Сейчас это уже не главное. Главное – жаль сына. Она впервые увидела всю опасность надвигающейся беды.