Александр Дюдин - Сестры

– Неужели ты еще сердишься на меня, что когда-то я ударил тебя? Прошло десять лет!

– Нет, не сержусь, душа моя больше не лежит к тебе, и здесь я ничего поделать не могу!

«Придумывает черт знает что, всё усложняет. Сколько семей живет нормально, а этой всё что-то не так». Сергей не верил, что жена изменяет ему, он знал, что она чистоплотный человек. Но то, что она увлечена Антоном, в этом не было сомнений! Он видел ее сияющие глаза, обращенные к нему. «Боже, как играют страсти моей послушною женой!» – пел Огнивцев по радио. «Вот именно!» – подумал Сергей и зло выдернул вилку из розетки. В комнате стало тихо. «Плевать ему на это, лишь бы без выкрутасов! – он бросил книгу, встал, закурил. – Ни к чему это свободное время: всякая ерунда в голову лезет. Что делать? А-а! Ничего он делать не будет! Ну, нравится ей другой мужик, черт с ним! Ничего вечного нет, и это рано или поздно пройдет. Выдержка, и еще раз выдержка! Семью рушить он, по крайней мере, не намерен. Да и серьезных оснований нет. Всё. И думать об этом нечего! Есть дела поважнее». Он вернулся к столу, открыл книгу, но почитать не удалось: раздался телефонный звонок.

– Воробьевы, пельменей хотите? – спрашивал Антон Федорович.

Сергей молчал. Не прошло еще раздражение, злость на поведение Вали, и ему не хотелось идти к ним. Но, если не пойти, они все равно будут встречаться вне дома. Их многие знают. Это бросит тень на его имя! А этого Сергей боялся больше всего. «Пусть лучше встречаются у меня на глазах. Черт с ним!»

– Чего молчишь? Хотите или не хотите?

– Молчу, потому, что думаю. Воробьиха еще на работе. Я поклевал плова, и что-то не могу решить на сытый желудок, хочу я или не хочу пельменей.

– Ну, пока мы их состряпаем, успеешь проголодаться. Приходи стряпать. Валентине Михайловне оставь записочку с приглашением. У меня бутылочка КВВК есть и опять же лимончик к нему!

– Вы начинайте стряпать, я скоро подойду.

Валя прочитала записку и взбудоражилась. «Сейчас я увижу Антона взволнованного, умного, любящего! Как я истосковалась!» Подошла к зеркалу: глаза ее лихорадочно блестели. «Надо успокоиться, взять себя в руки», – она приложила холодные ладони к пылающим щекам. Сняла пахнущую йодом рабочую одежду, подошла к гардеробу. «Это платье слишком нарядное для семейного ужина. Это не люблю – темное, оно меня старит». Ей было тридцать семь. Увядание еще не коснулось ее. Это был тот период от двадцати пяти до сорока лет, когда трудно определить возраст женщины. В зависимости от настроения, одежды, ей можно было дать и двадцать пять, и сорок лет. Она устала и выглядела старше, но прочла записку и помолодела, почувствовав душевный подъем. И усталость как рукой сняло. «Надену белую кофточку, белое мне к лицу».

Когда Валя вошла, пахло вареными пельменями. Софья Марковна в нарядном фартуке, с красивой прической, улыбающаяся, шумовкой осторожно помешивала в кастрюле. Мужчины, подвязанные полотенцами вместо фартуков, заканчивали лепить это традиционное сибирское блюдо. Они выпили по маленькой рюмочке, закусили лимоном, слегка опьянели, были веселы и говорливы.

– Валентина Михайловна! – бросился к ней Антон, – как вы вовремя! Сейчас будем есть. Первая порция пельменей готова! – он радостно суетился около нее в прихожей.

Из комнаты вышла круглолицая, очень похожая на мать Оля. Поздоровалась, улыбаясь, откровенно, с любопытством, разглядывая Валю. Следом вошел Виталик, резко остановился, словно кто-то ударил его в грудь, повернулся и выскочил из дома, хлопнув дверью.

Антон нахмурился. «Проходите», – посторонился, пропуская Валю перед собой. Софья Марковна убирала муку, остатки мяса со стола. Антон набросил белую жестко накрахмаленную скатерть на стол.

– Олюха, дочка, помоги мне накрыть стол!

А хозяйка уже несла дымящееся паром блюдо с пельменями, поставленное на суповую чашку с бульоном.

Кроме Вали с Сергеем, у Антона собрались друзья: бывший зампред Облисполкома Ярославцев, секретарь обкома Алейников, директор завода Белов.

Ярославцев – плотный мужчина с большой бритой головой, толстогубый с упрямым, набыченным взглядом. Родился и вырос в деревне, окончил сельскохозяйственный институт. Умный, энергичный, любящий землю, он сразу обратил на себя внимание областного руководства. Рядового агронома выдвинули сначала секретарем райкома и, когда отстающий район в короткий срок стал передовым, его перевели в Облисполком. Он был прост с людьми и доступен. Вале нравилась его семья, трудолюбивая и гостеприимная. К нему по старой привычке запросто приезжали председатели колхозов, останавливались у него на квартире, и она никогда не бывала свободной.

«Как дом колхозника», – смеялась Валя. Она вспомнила сейчас, как перед пленумом у него на даче собрались председатели колхозов всего района, где он работал, и вечером они вполголоса пели:

«Ивушка зеленая, над рекой склоненная, Ты скажи, скажи, не тая, где любовь моя?»…

Ей тогда очень хотелось к ним в компанию, но они с Сергеем постеснялись явиться незваными. Сидели на своей половине дачи и тихонько подпевали. Валю трогал ряд ботиночек и туфелек у них в коридоре (у Ярославцева было четверо детей). Она тепло относилась к его жене Любаше. Доброй, улыбчивой, беспредельно преданной мужу. Сейчас Валя смотрела на нее и сравнивала с сидящей рядом женой Алейникова Татьяной. Эта тоже красива, но она – «хозяйка медной горы»: есть что-то зловещее в ее тонких губах, горящих, косо поставленных черных глазах. А Любаша – как синий сибирский подснежник, пушистый, нежный, с ароматом на короткой волне: не услышишь, пока не поднесешь к носу, не узнаешь всей красоты, пока не познакомишься ближе. Валя смотрела на Ярославцева и вспоминала, как он рассказывал: «Расстроюсь, всякое бывает на работе, выну горсточку полыни из кармана, понюхаю, прикрыв глаза, и встанет передо мной лето раннее. Солнечно, парной запах пашни, грачи, прыгающие по ней, с опаской посматривающие на меня: ширь сибирская, необъятная, легко и вкусно дышится, в сердце песня просится, и так хорошо станет, и беды такими маленькими покажутся по сравнению с красотой и значимостью земли. Наступает покой на душе и ясность. И я никогда не расстаюсь с веточкой полыни, как никогда в своей жизни не расставался с землей предков своих».

Валя перевела взгляд на Алейникова: сдержанный, вдумчивый, неторопливый. Он больше слушал с улыбкой, чем говорил. По его лицу никогда нельзя было понять: одобряет он говорившего или нет, и тем неожиданнее бывало его короткое решение.

Сергей сидел за столом, держал в руках рюмку с коньяком, любуясь золотистой влагой на свету.

– Послезавтра начинается областная конференция, – задумчиво сказал он, – выбираем два Обкома партии: промышленный и сельский. Теперь каждый будет заниматься своим делом, а то тянули всё на село.