Александр Дюдин - Сестры

– Людям нравилось, когда Черчилль, ярый антикоммунист, вставал перед коммунистом Сталиным, – блестя глазами, улыбалась Татьяна. – Он подавлял Черчилля своим авторитетом, умом, лаконичностью суждений. Такой махровый враг – и то уважал Сталина. И людям было совестно, когда глава государства бил ботинком на Генеральной Ассамблее ООН, когда грозил показать «кузькину мать». Народу претит экстравагантность и бескультурье! Ему бы хотелось видеть своих руководителей людьми достойными уважения.

– Сталин двадцать девять лет возглавлял государство, – тихо, робко говорила Любаша, – а кинокартины «Наш Иосиф Виссарионович» не было, а Хрущев разрешил, а то и велел поставить такой фильм «Наш Никита Сергеевич». Когда я прочла афишу, мне стало неприятно. В уме мелькнуло: «Наш царь-батюшка». Но режиссер мне понравился, умный человек: он показал Хрущева на фронте, стоящим во весь рост во время обстрела…

– Смею заметить, – прервал ее Антон Федорович, – этакая «храбрость» – подставлять себя и окружающих его людей под пули – никому не нужна!

– Хвалил его целый час, – продолжала Любаша, – но был один момент, на несколько секунд, когда Хрущев на трибуне мавзолея, согнувшись в три погибели, угодливо, снизу заглядывает Сталину в глаза. Зал ахнул, смеясь, зашумел, и все похвалы превратились в ничто! Потом показывали фильм по телевидению, и этого момента уже не было, вырезали.

Сергей, недовольный, резко встал. Софья испуганно взглянула на него.

– Давайте-ка лучше плясать! – засмеялся Антон Федорович. Включил проигрыватель. – Приглашайте дам! – сам подхватил Валю и закружился с ней в вальсе. Софья Марковна подошла к Сергею, положила руку ему на плечо. Он хмурился.

– Не сердитесь, я, наверное, что-то не так сказала? – спросила она. Сергей был зол и расстроен. Он искренне одобрял политику партии, а разговоры, услышанные сейчас, считал обывательскими, недостойными для собравшихся здесь людей. Раздражала жена, задавшая тон разговору за столом. «Везде лезет со своим мнением!» Он чувствовал, как росло между ними отчуждение, и у него не было желания примириться с ней. Он угрюмо сдвинул брови, далекий от музыки. Танцевал не в лад, неохотно.

В это время Антон приблизил губы к ушку Вали:

– Соскучился я по тебе! – шепнул он. Осторожно, с нежностью обнимая нежную талию.

– Я только сейчас поняла, – отвечала она, – всю глубину слов, когда говорят «жить без него не могу». Это буквально так. Проходит неделя, вторая, и, в конце концов, желание видеть тебя нарастает с такой силой, что воздуха не хватает, теснит грудь, дышать не могу! Я должна, как Антей земли, коснуться тебя, чтоб набраться сил, и снова жить! – Антон взволнованно молчал, прижимая хрупкую, теплую, любящую женщину к себе.

В комнату вошел Олег, сел, наблюдая за отцом. Ему недавно исполнилось восемнадцать. Это был рослый светловолосый юноша с легким пушком на верхней губе.

Кончилась музыка. Антон пошел сменить пластинку. Перед Валей встал Олег.

– Позвольте пригласить! – Валя удивленно посмотрела на него и, улыбаясь, приблизилась к нему. Олег танцевал, чуть откинув голову, откровенно рассматривая ее. Она подняла на него коричневые, прозрачные, с большой радужкой глаза. Глаза Сикстинской мадонны.

– А вы красивая, – сказал он восхищенно. – Я бы на месте отца дрался за вас!

– Слышите, Антон Федорович, что сын говорит? – смеялась польщенная Валя. Ей хотелось, чтоб Антон знал мнение сына.

– Что он говорит? – в голосе тревога.

– Я говорю: красивая Валентина Михайловна, и я бы на твоем месте дрался за нее, – повторил Олег.

Антон сдвинул брови.

– А разве я отступил? – волевым движением руки отстранил сына и взял Валю из его рук. Олег отошел, сел, не спуская с них глаз.

Антон поставил пластинку с фокстротом, потом сразу вальс, танго, вальс. Гости развеселились, казалось, споры остались позади.

– Передых! – объявил Белов, едва переводя дыхание, вытирая платком пот на раскрасневшемся полном лице. Все разбрелись. Кто устало повалился на диван, кто на стулья возле стола.

То, что происходило сейчас в стране, глубоко всех волновало. Поэтому было естественным, что разговор вернулся к начатой теме. Любаша сказала, мило смущаясь:

– Хрущев говорит, что наше поколение будет жить уже при коммунизме. – Скептическая улыбка недоверия появилась на лицах.

– Не думаю, – засмеялся Антон Федорович, – мы сейчас дальше от коммунизма, чем в двадцатые годы. Тогда в эту мечту верили, а сейчас и не вспоминают об этом. Жить стало лучше, и людьми овладело стяжательство, стремление к обогащению. Каждый, как курица, гребет под себя. Еще недавно, каких-то десять-пятнадцать лет назад летчик-испытатель рисковал своей жизнью, спасал самолет, зная, как он дорого обходится государству. Порой жизнью расплачивался, как герой! А сейчас едва ли не каждый всё, что можно утащить у государства, – тащит. Тащит в свою нору. Нет, мы не построим коммунизм до тех пор, пока не вырастим совершенно новое поколение, для которого «наше», а не «мое» будет главным. Дети, как губка, жадно впитывают в себя все, что рядом. И, в основном, воспитателями их остаются родители. Они усваивают от них не только взгляды. Перенимают всё до мелочей: манеру говорить, есть, пить, ходить. И, что греха таить, мало у нас еще культуры в семье. Вот надо отнять их от пагубного влияния родителей, где вор воспитывает вора. Что вы качаете головой? Не согласны со мной? – обратился он к Вале.

– Не согласна. Каждая мать хочет видеть своих детей добрыми, честными.

– По старозаветным законам: чужого не бери и свое не отдавай. А государство – наше. Тащи! И угрызений совести никаких! Этак всё государство растащить можно. Помните, как в песне пелось: «И по винтику, по кирпичику растаскал опустевший завод». Тоже песня чуть ли не двадцатых годов. Но тогда это осуждалось, а сейчас нет. И слово придумали – «несун», а не вор. Вот вам и сознательность!

Валя почувствовала себя неловко. Антон был прав. Она видела задумчивые, озабоченные лица людей, сидящих в комнате.

Белов, грузный, с брюшком, тяжело поднялся, направился в коридор перекурить. Вернулся:

– Я, пожалуй, согласен с Антоном. Сознательности нам не хватает, и чем дальше, тем ощутимее. Да и культуры тоже. Пятьдесят лет Советской власти, возраст зрелый, а культура народа остается низкой. Какой уж тут коммунизм: общество постепенно деградирует, теряет свои светлые идеалы. Да и технически мы не готовы. Сейчас о коммунизме и не вспоминают, вроде и говорить об этом смешно и неприлично, – с досадой махнул рукой, жадно закуривая на ходу.

– Вот вам и «мечта человечества», – метнула горящий взгляд Татьяна.

– В Англии с семи лет все граждане помещают своих детей в платные пансионы, – говорил Антон Федорович, – как у нас приводят в школу. Там дети получают образование, воспитание, приобретают профессию. Живут ребята там до шестнадцати лет в здоровом режиме, занимаются спортом. Выпускают культурных, грамотных людей, которые не возвращаются в семьи, нет. Собираются по два-три человека, снимают жилье, начинают работать. Там нет безнадзорности, почвы для разложения личности, нет тунеядцев.