Александр Дюдин - Сестры

– Это теория, а в жизни всё наоборот! В жизни города кормить некому, и жрать нечего, – буркнул Белов, – и имейте ввиду – это надолго! Машинам тоже нужен человек!

– Тут я согласен с Олегом Константиновичем, – опустил, набычив голову, Ярославцев. – Сталин говорил, что крестьянину необходимо личное хозяйство, а иначе какой он крестьянин? Я против обобществления скота сейчас. Поросенка держать нельзя! Лишили приусадебного участка! Короче, разорили крестьянское хозяйство. Я считаю это не ошибкой, а преступлением! Редкие крестьяне остались в селе. Многие деревни опустели и сейчас быльем поросли. Возродить деревню будет очень трудно. А без нее не проживешь. Кушать всем хочется. И дело не в том, что завтра наступит коммунизм, и нужно стереть грани между городом и деревней. Всё гораздо проще. В колхозе крестьянин ничего не получал. Жил, в основном, своим хозяйством, им кормился, им занимался, и на работу в колхозе хватало времени. Была надежда: освободить крестьянина от личного хозяйства, и он пойдет работать в колхоз. А он взял да совсем уехал. Кормиться-то стало нечем, вот он и двинул в город. Вот так-то, мой дорогой секретарь Обкома. Не мути ты головы высокими идеями!

Алейников смущенно покраснел:

– Конечно, и это сыграло роль, – согласился он, – но не это главное! – Белов довольный крякнул, и все дружно рассмеялись.

– А здорово он тебя уложил на лопатки, – смеясь, сказал Антон Алейникову.

– А вообще-то, друзья, – продолжал Ярославцев, – смешного здесь мало. Скорее плакать хочется. Это трагедия для страны. Есть-то нечего, а есть хочется. Пополнения деревни не предвидится. Поход коммунистов в деревню на руководящие посты, организованный Хрущевым, не оправдал себя. Ну какой, например, Котов, доцент пединститута, председатель колхоза, если он пшеницу ото ржи отличить не может? В математике он, может быть, бог, а в колхозе – смех! Да дело не в руководителях, командовать не кем. – Лица у всех стали серьезные, озабоченные.

– А как у вас в районе со скотом? – спросил Антон.

– Ну, раз приказали, собрали скот под одну крышу, но на собрании колхозников предупредили, что корма не хватит, и весной скот раздадим по дворам, чтоб запаслись сеном. Так и сделали. Только так сохранили скот.

– Обманом занимаетесь, секретарь райкома? – у Антона смеялись глаза за очками. Ярославцев пожал плечами:

– Исправляем ошибки, как можем.

– А кукуруза? – вдруг загорячился Белов, – которой засеяли где надо и где не надо? А целину поднимали с умом? Перепахали, нарушили структуру почвы веками сложившейся степи. Она мстит теперь черными бурями, когда днем машины идут с зажженными фарами! Мне сердце надрывают их гудки! В метре ничего не видно! Я шел прошлый раз на работу, протянув вперед руку, чтоб не натолкнуться на кого-нибудь! Сотни тысяч, миллионы гектаров посевов выдувает ветер. Попробуй теперь, закрепи эту землю, останови эрозию почвы. Траву не посеешь – всё выдувает. Урожай первый год получили, а хранить негде. Сколько хлеба сгорело? Это тоже с умом?

– Ну, нет! Тут я с тобой не согласен. Ты за мелочами не видишь главного, – воскликнул Ярославцев.

– Хороши мелочи!

– Не перебивай, я тебя не перебивал. Черные бури застлали тебе глаза, и ты не видишь миллиарды пудов хлеба завтра и сотни миллионов сегодня. Выдувает везде, и это капля в многомиллионном поле целины! Горел хлеб? Да! Конечно, хорошо бы сначала элеваторы построить, но это значило потерять минимум два-три года. Посчитай, сколько бы мы недополучили хлеба с целины? Это тебе не сотня тонн горелого хлеба, но и он не пропал даром: пошел на корм птице, скоту, их тоже кормить надо. Да, это ложка дегтя в бочке меда! Где-то не выросла кукуруза, ну и что? Это тоже результат, будем знать, что там ее сеять не надо. А там, где она выросла, с чем ты еще можешь сравнить ее по урожайности зеленой массы? Если б не кукуруза, чем бы мы сейчас кормили скот? Умный человек, а рассуждаешь как обыватель!

– Я болезненно переживаю всё это, – уже сдаваясь, примирительно сказал Белов.

– Честно говоря, я тоже не во всем согласен с Хрущевым. – Продолжал Ярославцев. – Когда он приехал в Омск и на пленуме заявил: «Хлеб убирать только раздельно, запретить иную уборку урожая», я оторопел. Понимаю, раздельная уборка лучше: зерно дозревает, увеличивается процент клейковины, но это хорошо там, где сухая осень. А у нас, в Сибири, как правило, ранняя, дождливая осень. После дождей сразу ложится снег. Для нас это неприемлемо. Я встал и сказал, что запрещать нельзя, нужно учитывать погоду.

– Вот тебя после выступления на встрече и выбрали секретарем сельского райкома, с председателей Облисполкома! – смеялся Антон.

– Ты хочешь сказать, что наказали? Я родился в деревне, вырос там, скорее щуку бросили в реку. Я хоть передохну на живом деле!

– Однако я слышал, у тебя уже были неприятности с уборкой?

– Да нет. Просто ждать было некогда, боялся, уйдет хлеб под снег. Наш район убирал хлеб во время дождей, сразу обмолачивал, сушил в самодельных сушилках зерно. Сдал государству больше плана, засыпал семена, хорошо получили на трудодни колхозники. А главное, весь хлеб успели убрать до снега.

– Комиссия все-таки была? – не унимался Антон.

– Была. Показал я им несколько гектаров скошенного хлеба. Зерно размокло, заплесневело, проросло, сгнило. Я их спросил: «Вы этого хотели?» Они руки вверх! «Нет, мы этого не хотим!» Наглядно и убедительно, – лукаво улыбался он толстогубым ртом. Снова молчание повисло над столом.

– Я вчера с педсовета ехала поздно, – улыбнулась воспоминанию Софья, – в троллейбусе народу мало, и вот два подвыпивших мужика затеяли спор: один за Сталина, другой против него. Спорят, спорят, кидаются драться. Пассажиры хохочут, разнимут их, а они не унимаются. Опять один за Сталина, другой его обвиняет. Дошли до оскорблений и даже драки! – Антон Федорович хохотал, откинув голову. Смеялись и остальные.

– У меня на приеме была Котельникова, зав. кафедрой марксизма-ленинизма в институте железнодорожного транспорта, – рассказывала Валя. Сергей сердито поднял на нее глаза. – Когда началась кампания против культа Сталина, после статьи в «Правде», пришла она на лекцию. «Аудитория, чувствую, насторожилась, – говорит она, – глаза студентов озорно блестят, словно хотят сказать: «Ага, интересно, что ты теперь скажешь, зав. кафедрой? Как себя поведешь? Перестроишься под дуновением нового ветра или нет? Была ты искренней раньше?» Поднялся один студент:

– Разрешите спросить, как вы теперь относитесь к Сталину?

– С таким же уважением, как и вчера! – ответила она под гром аплодисментов. И в тот же день подала заявление об уходе с заведывания кафедрой. Говорит: «Стыдно перед ними перестраиваться». Сейчас работает в библиотеке.