Александр Дюдин - Сестры

Валя знала, что это шок, во время которого иногда боли не чувствуют, но была потрясена рассказом девочки. Потом поступил больной с острым аппендицитом, ущемленной грыжей. Заворот кишечника оперировала с Мариной Алексеевной (занятия со студентами у нее закончились, она освободилась). Больной был доставлен вовремя, заворот развернули. Зашили живот.

Марина с утра была необычно молчалива и подавлена, что так не похоже на нее, всегда ровную, улыбчивую. Валя озабоченно поглядывала. После операции сняли маски, вошли в ординаторскую, тихо спросила:

– Что случилось, Мариночка? Я могу чем-нибудь помочь?

– Нет, Валюша, нет. Сама давно решила, вроде готова была, а вот сегодня свадьба Петра, и только сегодня по-настоящему поняла: все! Это конец! Тяжело, – сказала она дрогнувшими губами. И вдруг заплакала, уронив голову на руки.

– Что же он так, писал нежные письма с фронта…

– Нет, Валюшенька, нет! – подняла она голову. – Он ни в чем не виноват! Петя с вокзала не домой пошел, а к нам прибежал сначала. Я сидела, занималась. Он бросил у порога вещмешок, схватил меня на руки и кружился со мной по комнате: большой, сильный, возмужавший, добрый! – улыбалась она мокрым от слез лицом. – Потом спросил: «А почему ты не в белом платье?» Я пожала плечами, недоумевая.

– А почему я должна быть в белом платье?

– На фронте, вспоминая, всегда представлял тебя в белом платье с фатой на рыжих волосах! – ласково спутал мне волосы ладонью. А на другой день, утром пришел с отцом и матерью свататься, гонимый нетерпением. Как вошел, с порога по старинному обычаю шутливо и весело заявил: «Купцы за товаром к вам пришли!»

Мы завтракали, сидели за столом. Я засмеялась и говорю:

– Меня, что ли, покупать?

– Кого же еще?

– Если всерьез, то не пойду за тебя, Петенька! – и встала из-за стола.

– Как? Почему? – растерялся он.

– Ты хоть раз спросил меня, люблю ли я тебя? Не спросил. Всё сам решил. Ты хороший друг, как другом дорожу. Пожалуйста, прости меня, не сердись, – просила я ласково, а сердце мое разрывалось, глядя на него. – За тебя любая пойдет! Не расстраивайся!

– Да не нужна мне любая! Ты же писала…

– Нет, Петенька, это ты писал, я ничего не обещала, ведь так?

Тут вмешалась моя мама, она-то знала, что он для меня значит.

– Мариночка, подожди, не торопись, сейчас сядем, всё обсудим…

– Что же вы будете обсуждать? – перебила я ее. – Другого люблю! Как эта ложь вырвалась у меня? Петя повернулся и выбежал из дома. Я ушла в свою комнату. Упала на постель, уткнулась лицом в подушку, чтобы неслышно было моих слез. Родители его посидели еще у нас, чаю попили, тихонечко поговорили и тоже ушли. Он с месяц пил беспробудно, а потом, как отрезал – перестал пить. Петя до войны окончил педагогический институт. Поступил работать в школу, ботанику преподает. Ко мне ни шагу. Встретит, поздоровается, ни слова лишнего, мимо пройдет. А вот сегодня свадьба. Теперь всё! – она разглаживала на коленях мокрый носовой платок. – Всё, Валечка! И правильно. Так надо! Не только в любви счастье. В творческих поисках более надежное счастье, тем более у нас. В медицине нетронутые залежи проблем. Мне кажется, ни одна наука так не отстала, как наша.

– Я б не смогла! Самой отказаться от любимого человека…

– Так надо, Валя! – тяжело вздохнула она. – Извини за мои слезы, редко плачу. Природа бабья плакать. Но ничего, всё зарубцуется! – она тряхнула рыжей головой.

На другой день Валя шла с работы и анализировала вчерашний диалог: «Может быть, не обдумано решение? Выходят же замуж и без ноги, и без руки. Живут. Не устраивает ее такая жизнь. Вот, в чем вопрос. Кто знает, может быть, она права. «Не хочу, чтоб он когда-нибудь пожалел, что женился на калеке», – вспомнила Валя их разговор. – Да, это страшно. Марина гордая. Но какое надо иметь мужество, чтоб самой отказаться от любимого! А день какой хороший, – оторвалась она от своих мыслей, – какое яркое солнце!» Прислушалась к воркующему голосу ручья, звеневшему рядом с тротуаром. Чистый, прозрачный, он чуть пенился, встречая на пути препятствия, скользя по ледяному ложу.

«Кар-р, кар-р!» – орала на заборе взъерошенная ворона.

– Что, ожила, радуешься теплу? – спросила, смеясь, Валя. Ворона наклонила голову, глянула круглым глазом, наклонила голову на другую сторону, моргнула вторым глазом и вдруг, шумно махая крыльями, улетела.

Впереди шла молодая пара. Паренек ласково заглядывал девушке в глаза.

Сердце Вали тревожно затосковало о любви. Как ей хотелось, чтоб Сергей вот так, как идущий впереди паренек, заглянул бы в ее глаза. Нет, никто еще не был с ней нежен вот так, никто ее не любил. Как ей хотелось внимания и душевного тепла мужа. Но чем больше она ласкалась к Сергею, тем равнодушнее становился он, отгораживаясь холодком, как забором, и сколько Валя ни стучала в него, не пошел на встречу, не распахнул своего сердца.

Враг отчаянно сопротивлялся, цеплялся за каждый метр, отступать ему некуда: позади Днепр. Наши сражались храбро, умело, упорно, но не хватало танков, боеприпасов. Одна за другой замолкали батареи. Наступление остановилось. Занятое надо было во что бы то ни стало удержать. Враг беспрестанно контратаковал. Тем временем командование готовилось к новому штурму: подвозилось боепитание, шла перегруппировка войск, ночные учения.

Было около полудня. Мария с Савенко только что приехали из медсанбата, куда отвозили раненых. В машине на обратном пути удалось вздремнуть.

День пасмурный, дул холодный ветер. Осень в этом году была с ранними заморозками. В Дружелюбовке не было ни одной целой хаты – всё разрушено, сожжено. На месте домов стояли черные ямы, заваленные мусором, обгорелой утварью, головешками. Словно руки в широких украинских бабьих рукавах, закопченные печки в отчаянии подняли к небу трубы. Они выли на ветру, по-бабьи тонко и жалобно. Бродили обезумевшие, тощие, злые собаки. Прятались по углам, шипя, одичавшие кошки. Ветер гонял пепел, обгорелое тряпье. Похрустывали, скользя под ногами, осколки снарядов. Дорога изуродована воронками. Валялись, вмятые в землю, раздавленные орудия. Под колесами одного из них лежала нога в немецком сапоге, из которого торчала белая кость. Пятна крови на всем: земле, головнях, пушке, на ободранных деревьях. На окраине похоронная бригада копала траншею. Около нее один на другом, как попало, были свалены трупы «непобедимых фрицев». Шли молча. Савенко был из молчунов, медлительным во время передышки. Казалось, он, как аккумулятор, накапливал энергию. Зато в бою, откуда что бралось, успевал за двоих таскать раненых. Жалея Марию, не договариваясь, взял это на себя.

Мария всё еще была под впечатлением первого боя. Дымящиеся воронки, взрывы, люди, скорчившиеся от боли, обгорелая, в крови одежда, части тел, валявшиеся то тут, то там, искалеченная техника! Весь этот кошмар давил мозг, вызывая тошноту. Злило собственное физическое бессилие: «Какие они тяжелые, – думала она о раненых. – Хорошо, что Савенко и Гурген, да и Семеныч старались помочь. Не оставляли ее одну, всегда кто-то был рядом». Она с благодарностью посмотрела на идущего бок о бок молчуна. «У него трое детей, – сказал он ей сегодня. – Он из Бердска – тоже сибиряк».