Александр Дюдин - Сестры

– Как долго я тебя ждала, – шепнула на ухо она, бессильно положив голову на его плечо.

– Очень стремился к тебе, торопился, но, к досаде, оказалась куча незавершенных дел. Ладно, это позади. Пойдем ко мне. Генерал может позвонить.

В корпусе тихо. Дежурный, привыкший, что Марию вызывали в любое время, лениво посмотрел на них.

Николай закрыл за собой дверь комнаты, не зажигая света, подхватил Марию на руки, прижал ее голову к плечу, поцеловал долгим поцелуем, и, задохнувшись, наконец, оторвал свои губы от ее губ. Прижал ее к груди еще сильнее, крепче, причинив боль, словно хотел спрятать ее в себя. Сделал несколько шагов, положил на кровать. Нежно и нетерпеливо ласкал он ее податливое тело. Его губы коснулись груди, словно огонь опалил Марию. Всё исчезло, весь мир, были только он и она, его руки, сильное тело любимого человека, его губы, ее трепещущие губы. Страсть окутала их, слила в единое целое и восторг, и счастье, и высшее наслаждение! Она заметила, как дрожат его руки, и пылко прильнула к нему, еще теснее… Потом усталый Николай спал, а Мария облокотившись на подушку, и, положив голову на руку, смотрела на него и плакала.

Всё светлее становилось окно. Занимался рассвет. «Пусть еще немного поспит, успеет собраться. Милый ты мой, самый дорогой человек на белом свете!»

Николай открыл глаза, мгновенно что-то соображал, увидел Марию, рывком привлек ее голову к себе, поцеловал нежные, распухшие от слез губы.

– Не плачь, моя царевна-несмеяна, моя любовь, что поделаешь, – тяжело вздохнул, – не у всех еще кончилась война, – вытер тылом кисти слезы на ее глазах, положил ладонь на затылок, прижал влажное лицо к своей щеке.

Николай собирался в дорогу, а Мария заправляла его кровать, тщательно разглаживая серое шерстяное одеяло.

Она была счастлива и несчастлива одновременно. Счастлива, напоенная любовью, несчастна тем, что любовь была такой короткой.

Николай подошел сзади, повернул за плечи, взял ее голову в большие ладони, поцеловал колючие ресницы, отстранил, посмотрел ласково, прижал к груди тонкую, упругую, уткнувшись носом в ее душистые волосы. Зазвенел телефон. Николай снял трубку.

– Иду! – повернулся к Марии. – Зовет генерал, я забегу к тебе проститься.

Мария пришла к себе, болело сердце. Выпила капли, вроде стало легче. Она не успела переодеться, когда Николай постучал. Так стучал только он. Три коротких удара.

– Войдите! – крикнула она, накидывая халат.

– Что ты? – вглядываясь в ее расстроенное бледное лицо, спросил он. – Не надо, Мария, очень прошу тебя, не надо. Возьми себя в руки, мне невыносимо больно видеть, как ты страдаешь. Поверь, мне тоже очень трудно, – голос его прервался, – но видишь, нет другого выхода, – замолчал, сжимая ее в объятиях сильных рук, и, не рассчитав их силу, делал больно. Эта физическая боль была почти приятной, снимала ее душевные муки.

– Ты же у меня умница, сильная женщина, – говорил он ласково. Запрокинул ее голову, прижал к плечу и целовал нежно, едва касаясь ее губ своими горячими губами, проливая бальзам на ее сердце. – Ну, улыбнись, моя царевна-несмеяна, – Мария сделала над собой усилие и улыбнулась вымученной, жалкой улыбкой. Его руки соскользнули с ее плеч, предплечий, задержались на пальцах, он сжал их и отпустил. – Не провожай, вот такой я запомню тебя, – он уходил, медленно отступая, черты лица были искажены. И глаза, глаза! Какая в них застыла мука! Мария застонала, бросилась к нему. Он схватил ее, прижал, покрывая поцелуями соленые от слез ресницы, щеки, губы.

– Прощай! – расцепил руки, оттолкнул и, пряча глаза, выскочил из комнаты.

Мария, как слепая, покачиваясь из стороны в сторону, подошла к кровати и заревела в голос, по-бабьи, закрыв рот рукой, чтоб не так было слышно. Снова сильно заболело сердце. Она держала его рукой и плакала. Боль становилась нестерпимой. Выпила снова капли, легла на спину. Надо было идти снимать пробу завтрака. Встала, придерживая сердце рукой, оделась, боль не проходила. Вышла из комнаты, спустилась по лестнице, у нее кружилась голова, тошнило, она сделала несколько шагов по коридору…

Очнулась у себя в комнате. Около нее были перепуганные Борис Скляров и телефонистка Маринка с круглыми, всегда изумленными детскими глазами. Боль в сердце держалась. Ее направили в госпиталь, обследовали и комиссовали с диагнозом: «Ревматизм, недостаточность митрального клапана». Ничто не проходит бесследно. Сказались стылые окопы.

Перед отъездом Мария зашла проститься с генералом. Он встал из-за стола, радушно пошел ей на встречу. Усадил в кресло, сел напротив.

– Что же ты, доктор, подкачала?

– Какой я доктор?! – Мария безнадежно махнула рукой.

– Как какой? Всех лечила, и неплохо лечила, а сама себя не уберегла. Что делать собираешься?

– Учиться хочу, в институт пойду.

– А куда едешь? (Генерал знал, что у нее нет ни отца, ни матери).

– К сестре, в Омск, намоталась за время войны. Тишины хочу, покоя, тепла у семейного очага.

– Та-а-к! Ну, что ж, счастья тебе, Мария! Ты его завоевала, на две жизни заработала. – Он встал, прошел за стол, нажал кнопку, вызвал адъютанта. – Возьмите Марию и пройдите с ней на склад. Дайте ей всё, что нужно, чтоб хватило до окончания института.

Ей ничего не было нужно. Адъютант набил чемодан чем-то, она даже не посмотрела. И сейчас он стоял большой, раздутый около нар. Третий день Мария лежит на полке, никого не хочет видеть. Хорошо, что вагон, покачиваясь, убаюкивает, и она время от времени устало забывается во сне.

На какой-то станции их состав загнали в тупик. Солдаты посыпались из вагонов: поразмяться, умыться, сбегать за кипятком, просто поглазеть, что за станция? Вернулись ребята с полным чайником горячей воды.

– Зови старшего сержанта чай пить. Умаялась, видно, не выходит из своего угла, всё спит, – услышала Мария чей-то пожилой, с хрипотцой голос. Кто-то постучал по стене вагона.

– Можно в ваши апартаменты? – узнала она высокий тенорок Огородникова. Плащ-палатка закачалась. Мария закрыла глаза, притворилась спящей.

– Спит, – сказал он разочарованно, – сколько можно спать?

– За всю войну отсыпается. У них тоже работа капитальная, – говорил пожилой. Звякали котелки. Ребята ужинали. Ей никого не хотелось видеть, ни с кем не хотелось говорить.

Теперь она понимала: Николай обязан был уйти за кордон. Обязан был оставить Родину, любимую женщину, пожертвовать собой, ради них. Такая у него работа, кто-то должен делать и ее.

В Новосибирске, в НИВИТе, Мария забрала свои документы и выехала в Омск, к сестре.

Покачивается, вздрагивает на стыках вагон. На окнах, внизу, снаружи, пушистыми белыми хвостами лежит снег. Тоскливо мимо плывут холодные белые простыни полей. Чернеют вдалеке паутинки голых ветвей леса. Кое-где на проводах мерзнут взъерошенные сороки. Потонули в снегах одинокие желтые дома разъездов, со стогами сена, осевшими развалившимися сараями, худыми ленивыми собаками. Редко проползет грузовичок по чуть заметной дороге рядом с железнодорожным полотном. Вот проехала баба в санях на рыжей маленькой лошаденке. У бабы поднят воротник старенькой шубейки. Низко висит мутное холодной небо. Пустынно, скучно. Ночью состав стоит на забитых вагонами станциях.