Александр Дюдин - Сестры

Чуть светит тусклая лампочка над дверью. В вагоне тихо, душно. Гулко раздаются храп и сонное бормотание. Дорога кажется бесконечной. Около месяца Мария в пути. Впервые за два года выспалась. «Вторые сутки ползет состав из Новосибирска. Это тогда, когда дорог каждый день, – с закрытыми глазами сонно думает она. – А, собственно, что значат эти день, два, если опаздываю в институт на два месяца. Ничего, догоню, конечно, придется покорпеть над учебниками. Даже не верится: мир, нет войны. Тишина, никто не стреляет. Можно учиться в институте. Хорошо, что дожила». И снова полосатые дороги, полные младенцев колодцы, замерзшие руки и ноги, торчащие из-под снега, перевернутые сгоревшие машины, развороченные пушки. «Не хочу, не хочу вспоминать! Не надо!» – она беспокойно повернулась на другой бок, лицом к стене. Увидела страдающие глаза отступающего к двери Николая. «Ох, господи, зачем эти терзающие сердце мысли!?» Вот его сильные руки обвили плечи, и губы ищут губ. «Милый, родной, – шепчет она, – и на душе становится одновременно и тепло, и больно». И всё же ей не верилось, что они расстались навсегда. «Только бы жив остался!» Вспомнилось, как в ее часть приехал Василий. За ней прибежал дежурный боец.

«К вам муж приехал», – объявил он весело, думая обрадовать ее. Мария оцепенела. Она уже стала забывать о нем, успокоилась, и вот, на тебе, приехал. «Зачем?» – заволновалась, заколотилось сердце. «Спокойно, – скомандовала она себе. – Нужен он тебе? Нет! Так что же ты волнуешься? Как приехал, так и уедет. Успокойся!» Мария постояла, собралась с силами и пошла.

Василий хмуро смотрел на нее.

– Зачем приехал? – холодно спросила она.

– Здравствуй!

– Здравствуй, – смотрела на него выжидающе Мария.

– Я решил, что нам надо поговорить.

– О чем?

– Ты что, серьезно решила порвать?

– Да, серьезно.

– Ты только замуж выходишь понарошку? – не сдержался, съязвил он. Смотрел на нее, узнавая. Она изменилась: стала взрослее, строже, совсем какая-то другая, но красивая, пожалуй, еще красивее, и его потянуло к ней.

Она заметила в нем эту перемену, сердито прищурила глаза.

– Напрасно ты приехал, – холодно сказала она, – ты мне не нужен, совсем не нужен. Ты это хотел узнать?

– Да, я это хотел узнать. Теперь всё ясно. Желаю тебе счастья, но больше не выходи замуж «понарошку», пожалей человека, это для него не просто. Человек – не кукла, ему больно, когда с ним играют.

Он резко повернулся и ушел, не оглядываясь. Мария смотрела ему вслед. «Еще больше ссутулился, – грустно отметила она, – четыре года в окопах, согнула его война». Жалостью наполнилось сердце. И сейчас, вспоминая, тяжело вздохнула, сочувствуя ему как человеку.

Мария приехала в Омск утром. Конец октября. Зима в Сибири вступила в свои права: побелила крыши вагонов, землю, вокзал, только по-прежнему черными лентами блестели рельсы. Между ними желтели пятна мокрого снега после слитых писсуаров. Воздух свеж, морозен, пахнет углем, железом.

Людей на перроне мало, две бабы в толстых, суконных, в зеленую клетку платках волокли чуть ли не по земле тяжелые фанерные чемоданы, узлы, пуская ртом парок. Трусцой бежали на вокзал военные в мятых гимнастерках, без ремней, заспанные, с перьями в нечесаных волосах. Снегирем стоял на тонких ногах дежурный вокзала в красной фуражке, по-птичьи вертел головой.

В сапогах скользко. У Марии мерзли ноги. Навстречу по перрону, радостно улыбаясь, торопливо шла Валя, всё в той же белой круглой меховой шапочке, в черном пальто с белым меховым воротником и в валенках. Обняла, пахнущая морозом, поцеловала холодную щеку сестры теплыми губами.

– Здравствуй, Мака. Я второй день встречаю тебя. По расписанию ваш поезд должен прийти еще вчера в полдень. Объявили опоздание на восемнадцать часов. Решила сегодня прийти на часик раньше, думаю, вдруг нагонит, а он еще на три часа опоздал. Давай, помогу, – взялась за ручку чемодана.

– Отпусти, я сама, так неудобно нести. Возьми лучше вещмешок. Далеко до вашего дома? Хорошую квартиру получили?

– Нет, недалеко. А какая – сейчас увидишь. Тебе холодно? – Мария была в шинели, в серой шапке-ушанке.

– Есть немного, ноги замерзли.

– У меня есть старые валенки, подшитые, я их возьму себе, а эти, новые, отдам тебе. Ты какой размер носишь?

– Я привыкла к сапогам, не беспокойся. Сейчас оставлю чемодан у вас и сразу поеду в институт. Надо быстрее оформляться, начинать учебу, и так два месяца пропустила. Хочу в автодорожный поступить. Намучилась за войну по нашим дорогам. А какие дороги в Германии! Прелесть! Мечтой моей стало построить такие у нас, а это непочатый край работы, – сказала, задумчиво улыбаясь. – Где у вас автодорожный? Как к нему проехать?

– На трамвае, институт напротив драмтеатра, в самом центре города, там же и остановка. А сядешь здесь.

На вокзальную площадь, визжа колесами, вползли два красных вагончика, тесно заполненных людьми, они висели на подножках, держась за поручни, из разбитых окон выпирали спины, головы. Мария посмотрела, покачала головой.

– А если пешком?

– Далеко, километров восемь, всё время вдоль трамвайных путей, они доведут до самого института. Мария вспомнила этот путь.

– Как Сергей?

– Убежал чуть свет на работу, у него сегодня партком. Не знаю, писала тебе или нет, что его избрали секретарем парткома завода.

– Как Мишутка?

– Сразу, как только сняли блокаду Ленинграда, Вера Васильевна уехала. Невозможно было удержать. Хоть многие ленинградцы остались в Омске, особенно те, у кого родные погибли в блокаду. Обзавелись новыми семьями, получили квартиры. Мишутка ходит в детский сад при заводе. Пятый год идет, очень подвижный, непослушный парнишка. Сергей натаскал мне литературы по воспитанию детей, но то, что там пишут, не подходит моему сыну, – смеялась Валя.

– По-прежнему работаешь в городской больнице?

– Да, привыкла, коллектив у нас хороший, дружный. Ну, вот и пришли.

Одноэтажное длинное деревянное здание, обшитое вагонкой, покрашенное желтой краской, как все железнодорожные дома России. На парадное крылечко выходило две двери.

– Справа наша, а слева живет военпред с семьей. Со двора есть еще один вход, там живет рабочий, токарь. У них сын Сашка, друг Миши, на год старше. Это у нас сени, – говорила Валя, – входи, это кухня, – открыла она тяжелую дверь, обитую черным дерматином. Мария окинула взглядом большую комнату с плитой в левом углу, столом у окна, двумя табуретками около него.

– Проходи. Вот в этой комнате, в середине будет стол, а вот здесь, у стены, диван, ну, а пока она пустая. Вот здесь подпол, где хранится картошка. – Валя показала ногой на дверку в середине комнаты, с железным кольцом у края. – А это будет твоя комната, маленькая, но теплая.