Александр Дюдин - Сестры

Через неделю он исчез. Мария искала взглядом в библиотеке, в столовой, в клубе, беспрестанно поглядывала во двор, но его не было. Спрашивать, где тот или иной работник, здесь было не принято. «Кто он? Откуда? Вернется ли? – думала она. – Жаль, если больше не встречу», – и сердечко начинало щемить. Уже потеряла надежду, как вдруг нос к носу столкнулась с ним в столовой. Мария обрадовалась, видела, что и он рад.

– Думала, что не увижу вас больше, – протянула она руку.

– Напротив, я ждал этой встречи. Какие у вас красивые глаза, – сказал он, любуясь, – длинные, зеленые, с коричневыми крапинками, и кажутся сейчас сияющими золотыми лучиками. – Задумался, что-то соображая, и совсем в другом тоне, по-мальчишески озорно сказал: «Кажется, у меня сегодня свободный вечер. Как ваш больной?»

– Спасибо, поправляется, выручили вы меня тогда.

– Можно его оставить на вечер?

– Сейчас конечно. Ему пенициллин очень помог, а я об этом лекарстве и не слышала.

– После ужина зайду за вами, хорошо?

– Хорошо, как ваши пальцы?

– Всё в порядке, – посмотрел на них, – зажили!

Они никуда не пошли, просто бродили по небольшому парку в зоне оцепления, недалеко от медсанчасти, крылечко ее просвечивало между деревьями. Вечер тихий, теплый, и если б не сверкали то тут, то там солнечными зайчиками пожелтевшие ветки деревьев, нельзя было подумать, что лето кончается, что не за горами осень. Внизу, в парке, опустились прохладные тени, хотя солнце еще золотило верхушки деревьев. А небо ярко-голубое с грудами ослепительно белых пенистых облаков. Николай поднял голову и стал читать стихи:

– Чьи это стихи?

– Афанасия Афанасьевича Фета, моего земляка. Я тоже с Орловщины. Вы любите Фета?

– Я его не знаю. Очень люблю Пушкина.

– А знаете, за что я люблю Фета? Он удивительно описывает русскую природу, словно поет ее. Чайковский называл его поэтом-музыкантом. Вам этот парк нравится?

– Нравится.

– А мне нет. Чужой он, немецкий. Очень в нем всё подстрижено, посыпано, приглажено. Ненавижу всё немецкое! – замолчал, сдвинул брови. – Как хочется домой, в Россию, – вырвалось у него. Помолчав, спросил: «А это стихотворение вы, наверное, знаете:

– Мария обрадованно подхватила:

– Ну, вот, а говорите, что не знаете Фета.

– Я не знала, что это его стихотворение, – смутилась Мария.

Вернулись, когда слепая темнота окутала парк. Расставаться не хотелось. Они прошли в клуб, в холл. В нем тихо и пусто. Все находились в кинозале. Николай открыл крышку рояля, тронул неуверенно несколько клавиш, словно раздумывая, играть или не играть. Что играть? Видно, решил, и потекли светлые, чуть грустные аккорды, складываясь в легкие, счастливые миражи, вроде тех белых куполов в голубом небе, плывущих куда-то, и эта невозможность улететь вместе с ними, грустно и сладко отзывалась в сердце. Медленно звеня, стих последний звук. Мария молчала, не хотелось нарушать очарования. Потом он играл полонез Огинского, играл задумчиво. На размягченном лице, словно солнечные блики, едва заметно отражались чувства, вызванные музыкой. Мария смотрела на него, не отрывая глаз. Николай бросил косой взгляд, заметил, что она загрустила, сыграл мощно и радостно танец Брамса.

– Что за вещь была, что вы играли первой?

– «Грезы» Глинки.

Кончился киносеанс; коридор, холл наполнились шумом, людьми. Николай встал, осторожно взял Марию под локоть и проводил до крылечка медсанчасти.

– Вот и кончился наш короткий вечер, – улыбаясь, ласково сказал он и поцеловал ей ладошку.

Мария, счастливая, вошла в комнату. Первый раз было так светло и просторно на душе. Словно мир расширился и раскрылся перед ней с какой-то другой, еще не ведомой ей стороны. Легла на спину, забросила руки за голову, глубоко вздохнула. «Как хорошо! Какая красивая, великолепная может быть жизнь!» Все казались ей теперь добрыми, хорошими. Она знала: вот, пришла ее долгожданная любовь, пришло ее счастье! Снова перед глазами встал парк, прохладный ветерок, ласкающий ее горячие щеки, похрустывание песка под ногами и рядом надежный, сильный человек, душой, как и она, немножечко поэт. Мария очень любила стихи, и Николай тоже! Ее удивило это совпадение. В ушах звучал его густой голос, она всё еще чувствовала его пристальный выжидающий взгляд, от которого кружилась голова; его теплую, большую сильную ладонь, в которой тонула ее узкая маленькая рука, видела его широкую спину. Ей всё нравилось в нем.

Спать не хотелось. Взволнованная, поднялась, подошла к окну, смотревшему на улицу. Чужое темное небо в ярких звездах. Четко высвечивала остроконечную черепичную крышу какого-то жилого дома спрятавшаяся за ним луна. В освещенных окнах изредка показывались чужие, враждебные ей люди, трусливо притихшие сейчас. «Не хочу думать о них, не хочу портить своего радостного настроения. Кончилась война, страшная, тяжелая. Впереди целая жизнь, впереди любовь. Какое счастье, что встретила его!»

С того вечера ее неудержимо влекло к Николаю. Он казался ей особенным, непохожим на других, лучшим из всех, кого знала. И самой хотелось быть какой-то другой, лучшей. Николай всегда элегантно одет, отглажен, сорочка сверкает белизной. И она стала следить за своей внешностью, что ей доставляло теперь немало хлопот. После приезда к ним командующего Мария не носила обмундирования. Осматривая строй, командующий посмотрел на нее и недовольно сказал генералу: «У вас всего несколько женщин, неужели вы не можете одеть их поприличнее?»

Тогда ей было безразлично, в чем ходить. Теперь она одевалась ярко, но со вкусом. Откуда что бралось?! Долго вертелась перед зеркалом, прикладывая, примеряя, отвергая и утверждая. Измучившись, иногда недовольная собой выходила из комнаты.

Ей нравилось, когда Николай, сняв с себя шарф, заботливо укутывал ее горло, чтоб не простыла. Или, подхватив на руки, прижав к груди, осторожно переносил через лужу, когда она могла ее обойти. Она понимала, что ему было просто приятно нести ее на руках. Как-то они попали под дождь, он снял плащ, накинул ей на голову, укутав ее, а сам промок до нитки и был счастлив от того, что сберег Марию. Ей казалось, она сама не дышала от удовольствия, когда он своим дыханием отогревал ее розовые замерзшие пальцы. Николай снисходительно потакал всем ее капризам и с улыбкой наблюдал ее радость. Он ветру не давал на нее дунуть, собой загораживал от него. Все свободные минуты он был только с ней, гордясь красавицей возлюбленной. Николай был бережно нежен с ней, как с больным, горячо любимым ребенком. Она им и была, истерзанная ужасами войны девчонка. А она была счастлива его опекой, его ласковой заботой о ней. Она отдыхала душой рядом с ним, оживала, выпрямлялась, расцветала. Николай с удивлением и восхищением наблюдал, как она хорошеет. Но при всем этом он всегда оставался независимым, и она постоянно чувствовала его власть и превосходство над собой. Он единственный смотрел на нее сверху вниз, подчинял, если это было необходимо, своей воле, и она радовалась этому подчинению. Ей было хотелось быть слабой и беззащитной рядом с ним, чувствовать его превосходство над собой. Она, как прежде, старалась быть строгой и холодной с окружающими ее мужиками, но вся, помимо своей воли, сияла внутренним светом.