Александр Дюдин - Сестры

Орлов всё еще не мог прийти в себя. Совсем лишился дара речи.

На вокзале в Бухенвальде людно, несмотря на ранний час и пасмурное утро. На первом пути стоял воинский эшелон. Впереди уже пыхтел паровоз. Из окна свесился машинист и что-то кричал человеку в железнодорожной форме и с масленкой в руках. Составы с советскими солдатами водили русские поездные бригады. На первых четырех пассажирских вагонах на ветру бились белые флажки с красным крестом. Остальной состав сформирован из теплушек. Шел октябрь 1945 года. Путь дальний, и на крышах вагонов торчали пеньки железных труб от печурок. Из вагонов рвался радостный галдеж солдат. Заливисто пели трофейные аккордеоны, задорно пиликали губные гармошки. В дверях, сидя на полу вагона, свесив ноги, демобилизованные мужики охотно пели «Галю молодую», «Катюшу». Кончилась война! Живы! Победили! Ехали домой. Наконец отмылись, побрились, помолодели. Начистили сапоги до блеска.

Толпа на перроне и около вагонов качалась, перемешивалась, то разбегаясь в разные стороны, то снова становилась гуще.

К одному из вагонов с трудом пробирался через плотный людской поток майор разведслужбы. Крепкий в плечах, с черной густой шапкой волос, спускающихся до бровей, из-под которых сверкали орлиные глаза кавказца. Рядом с ним на длинных ногах шла высокая девушка с холодно-надменным лицом, с большими серо-зелеными глазами, коротко стриженными соломенно-желтыми волосами, одетая в синий элегантный костюм. Пояс, туго стянутый на тонкой талии, подчеркивал крутые бедра и небольшую, торчащую клинышками грудь. В меру крупные черты лица, с полными круглыми губами, были красивы той яркой броской красотой, которая невольно привлекает взгляд.

Майор достал из планшета блокнот, прочитал первую из фамилий, записанных в нем столбиком.

– Антипов Василий Михайлович! – крикнул он с легким акцентом.

Из глубины вагона, расталкивая сильными длинными руками товарищей, выбрался здоровенный русый парень с доброй улыбкой большого рта. Прыгнул на землю и вытянулся перед майором.

– Антипов Василий Михайлович? Из Новосибирска?

– Так точно, товарищ майор!

– Огородников!

Из первых рядов отделился подвижный голубоглазый молодой паренек и встал рядом с Антиповым.

– В Новосибирск возвращаетесь?

– Так точно, товарищ майор! – пропел он высоким тенорком.

– Старший сержант, – майор кивнул головой на девушку, – едет тоже в Новосибирск. Поручаю ее вам. Головой отвечаете. Случись что, под землей найдем, вы нас знаете.

– Напрасно это вы, товарищ майор, не уголовники едут, – обиделся Антипов.

– Понимаем, не первый год замужем, – перебил его высоким фальцетом Огородников. – А ну-ка помогите старшему сержанту! – обратился он к солдатам, стоявшим в дверях вагона. Опустилось несколько пар рук, девушку подхватили и легко подняли. Вагон, словно ждал этого, дернулся, раздумчиво постоял, решая, двигаться или нет, еще раз дернулся и медленно поплыл мимо вокзала.

– До свидания, Мария, счастливого пути! – кричал майор, махая фуражкой. – Вас встретят в Новосибирске!

Мария, грустно улыбаясь, махала рукой.

– Сейчас мы ей люкс устроим, – суетился Огородников, отгораживая угол вагона плащ-палаткой. Один солдат подтолкнул его локтем, показывая глазами на девушку, ощерился в улыбке и выставил большой палец руки. Что означало: «Хороша на большой!» – тот посмотрел на него с упреком и показал фигу.

– Грубо, очень грубо, – обиделся солдат. Солдаты, наблюдавшие эту сцену, дружно расхохотались.

Мерно покачиваясь, постукивая на стыках, вагон мчался по чужой земле, через чужие постылые леса. Мария лежала на спине, подложив под голову руки. И радостно было, что кончилась война, жива, цела, едет домой, будет учиться, сбывается мечта, которую пронесла через годы войны. И тревожно: как-то всё сложится? И тоскливо щемило сердце. Здесь она оставила человека, который стал ей дороже всего на свете, дороже жизни. Она могла пойти с ним хоть на смерть, да не взял он ее с собой. Мария еще ощущала его теплые ладони на плечах, видела страдающие глаза. Сейчас вспоминала это, снова переживала всю безысходность разлуки, разлуки навсегда, и крупные слезы скатывались к вискам.

Плащ-палатка колыхалась, захлестывая свежий воздух. Дверь вагона открыта. Солдаты угомонились, кое-кто завалился на нары отдыхать после утренней сутолоки. Небольшая кучка бойцов, облокотившись на поперечную жердь, перегораживающую открытую дверь, смотрели на взрытую опаленную землю, сплошь покрытую искореженным металлом. Время от времени кричали что-то друг другу. Лица серьезные. Может быть, они вспоминали недавние тяжелые бои, оставшихся здесь навсегда товарищей.

Перед глазами Марии вдруг встала полосатая дорога, заключенные Бухенвальда торопились скорее покинуть лагерь, и их после проверки в первые дни отпускали. Но люди были так слабы, так истощены, что вскоре умирали, устилая дорогу. Трупы относили в сторону, чтоб не мешали движению. Они лежали плотно друг к другу. Дорога с обеих сторон стала полосатой от лагерной одежды. Дня через три запретили отпускать их одних, стали отправлять машинами через госпитали.

Почему это всплыло в мозгу? Мария не любила вспоминать кошмары Бухенвальда. Но они порой вставали сами собой. Гнала эти мысли прочь, слишком тяжелы они были, болела от них. Она беспокойно повернулась на бок, поджала колени к животу, подложила ладонь под щеку, закрыла глаза. Лежать неудобно на твердом, бугристом вещмешке. «Подложить, разве, чемодан?» Он стоял большой, желтый, кожаный, раздутый около нар. «Он выше, еще неудобнее будет. А, ладно! Избаловалась, быстро привыкла спать на подушке». Вспомнила свое возвращение из отпуска. В штабе фронта предъявила документы и попросила послать в любую часть, только не в батальон Колмыкова. Колмыков был в госпитале, но ее поняли и направили в армейскую разведку Чуйкова. Там погибла фельдшер, и Мария заняла ее место в медсанчасти. Теперь приходилось ночью ехать неизвестно куда, по несколько дней сидеть в укрытии или окопе с группой, выполняющей задание: забрасывали и в тыл врага. Свои трудности, свои сложности. Марию ничем удивить было нельзя, принимала всё молча. Надо, так надо. Ей приходилось составлять акты, извлекая младенцев из колодца, трупы советских граждан изо рвов. Она прошла через самое страшное, и казалось, не осталось в ней больше ничего живого. Всё закаменело в груди, и вдруг эта любовь! И какая любовь! Словно назло всем ужасам пережитого, первая, светлая, захватившая ее всю без остатка.

Веймар был освобожден союзными войсками. По Потсдамскому соглашению он отходил в нашу зону. И части Советской Армии спешно заняли его. Марии запомнился тяжелый трупный запах, от которого бойцы задыхались, проходя по улицам города. Трупы немцев, разбухшие от жары, с развалившимся от гниения мясом, валялись повсюду. В первую очередь наши похоронные команды собрали и закопали их, опасаясь эпидемии. Но трупной вонью пропиталось всё, и еще долго город не мог избавиться от нее, пока свежий ночной ветерок не продул кварталы.