Александр Дюдин - Сестры

– Я его не знала, – говорила Мария, – в землянку вошел капитан инженерных войск, спрашивает:

– Вы Ильина?

– Да, – отвечаю я.

– Вам знакома Валентина Михайловна Ильина?

– Это моя сестра, – он посветлел, обрадовался.

– Как она живет? Где? Здорова ли? Вы дадите ее адрес? – засыпал он вопросами.

– А вы, простите, кто?

– Андрей, ее знакомый. Люба она мне, хотел жениться, да ей люб был другой, – смутился он, вероятно, досадуя такому признанию.

– Я с интересом и любопытством рассматривала его. Знаешь, он мне понравился. Таким откровением расположил к себе. Дала ему твой адрес, рассказала правду. «Трудно живет, очень трудно. Ехала на практику, у отца кусок хлеба просила. Это в мирное время, а сейчас война!» Он расстроился. Промолчал. Только сдвинул брови.

Ушел, подавленный услышанным. На другой день его часть передислоцировали. Андрей забежал проститься со мной и радостно сказал: «Я снял все свои сбережения с книжки и перевел Вале. Если деньги хоть немного помогут ей, я буду счастлив! Послал бы аттестат, всё равно мне некому его отдать: мать умерла, сестра на фронте, но Валя не возьмет. Да и как муж на это посмотрит. А деньги послал. Прощайте! Еще, может быть, свидимся!» Больше его не встречала. Не знаю, жив ли он, или нет.

– Как выручили меня эти деньги, ты представить себе не можешь. Я училась в институте, больше года крошки хлебной во рту не держала, одной картошкой питалась. После нового года опухать стала. И вдруг – перевод! После твоего письма первое, что купила на базаре, это булку хлеба. Триста рублей за нее отдала. Потом мяса! Ожила! Если б не эти деньги, не знаю, как бы дотянула до весны, – помолчала. – Сколько у нас хороших людей. Пусть он останется живым и пусть найдет свое счастье, – сказала благородно Валя. Закрыла глаза, немного погодя снова открыла. – Вчера поступил в мою палату моряк (Валя окончила институт и снова работала в больнице), тоже ехал в отпуск, на побывку. Мест не было даже в тамбуре, висел на подножке, торопился домой. А мимо шел товарняк, и надо же, упал борт и сломал ему позвоночник. Теперь лежит у нас с параличом ног. Так жалко парня.

– Да, действительно жаль, – ответила Мария уже с закрытыми глазами.

Утром Валю разбудил крик отчаяния. Что-то случилось. Мария летела к двери. Следом Валя. В этот момент в коридор вносили замерзшего Кузьму. Он как сидел на лавочке возле подъезда, так пьяный и замерз.

– Ой-ой! Да как же я не доглядела, мой родненький, мое солнышко, – причитала Лена, – зло держала на тебя из-за барахла! Ничегошеньки мне теперь не надо! – кинулась к гардеробу, выбрасывала свое «богатство» на пол, красная, мокрая от слез, растрепанная. Выбросив всё, опустилась на кучу одежды и завыла. Смотреть противно. Все ушли, оставив ее одну со скрученным Кузьмой на постели. Никто не сочувствовал. Сестры вернулись в комнату.

– Вот и всё. Боялся, что на фронте убьют, симулировал, выкрутился. Вернулся в гражданку, а смерти не избежал. Жил позорно, и смерть постыдная. Неужели для этого родился человек? – говорила Валя, собираясь на работу. Не жалко мне ни того, ни другую, а на душе муторно. – Сестра молчала, строгая, прямая, сердито прищурив глаза. Смотрела перед собой, словно видела что-то, чего не знала Валя.

…Мария прожила у сестры неделю. Ходила по хмурому пустому городу (все на работе). Если встречались прохожие, то озабоченно куда-то спешили. Стояли очереди за хлебом, обдуваемые холодным ветром, с прижатыми подолами, замерзшие. Все заняты, все что-то делают для фронта, только она одна, словно лишняя, слонялась никому не нужная. Тыл, о котором она мечтала как о празднике, был трудовым, будничным, напряженным, голодным, не выспавшимся. Всё больше чувствовала себя виноватой. «Там люди умирают, защищая Родину, здесь из сил выбиваются, помогая солдатам, а я праздно шатаюсь». Неделя показалась длинной, пустой, бессмысленной. Потянуло обратно, где была на своем месте, была нужна, была необходимым колесиком в общей борьбе с врагом. «Да, я должна быть там. Именно там мой дом. Иной жизни у меня сейчас нет», – решила она. Сердце заныло, затосковало, душа не хотела возвращаться в это смертельное пекло. Мария прищурила зеленые глаза: «Всем не хочется умирать в этом аду. Чем я лучше? Что поделаешь, фашисты истребляют наших людей, на нашей земле бесчинствуют. Кому-то нужно очистить нашу оскверненную землю от этой мрази. Или, хуже смерти, кабала. Другого выхода нет. Надо ехать туда».

Хорошо, что рядом с нею были такие мужики, как Семеныч, Савенко, Гурген, Павел. Как они помогали ей! Словно сговорились, в самом страшном бою из виду не выпускали, кто-то всегда был рядом. Да и пулю, которая ей предназначалась, Семеныч взял на себя. Он в последний момент поймал Марию за ремень шинели, отстранил и сам выскочил из траншеи. «Семеныч, Семеныч, как мне жалко тебя!»

Вместе с жалостью поднималось что-то мутное из глубин души, злое, мстительное, и от этого она становилась сильнее. Это была уже не беспомощная школьница, романтично представлявшая передовую. Это была сильная молодая женщина, уже прожившая и испытавшая трудную жизнь на фронте. Она знала, что такое война, и ехала туда сознательно, с чувством гражданского долга, с ненавистью к фашизму.

Вчера Мишутка закашлял. Когда Сергей вечером забирал его из детского сада, воспитательница предупредила, чтоб пока Мишутку не приводили в детский сад, а подлечили дома. Вечером ему поставили банки, напичкали таблетками, но сегодня утром еще держится температура. Валя дежурит, поэтому Сергею пришлось взять его с собой на работу.

Сергей идет быстро, чуть подавшись вперед, держит Мишутку за руку. Он бежит за отцом трусцой, закутанный, едва поспевает маленькими ногами, что-то лопочет, но отец его не слушает, погруженный в свои думы.

Дня три тому назад, вечером, Валя позвала его:

– Иди скорее, смотри!

В сумерках на улице стоял Миша и плакал. К нему подбежал в два раза меньше его тощий мальчишка, ударил палкой по голове и, довольный, пошел к группе ребятишек, стоявших у дома напротив. Миша успел только голову прикрыть руками.

– Как это называется? – сердито наступала на мужа Валя. – Воспитал труса! Этого сморчка все бьют, он слабый, дети жестоки, и он чувствует себя героем! С этим надо кончать!

– Это не вопрос. Сейчас перевоспитаем, – Сергей надел шапку, вышел на улицу, позвал Мишу.

– Раздевайся. Почему плачешь?

– Ребята бьют, – ревел он, размазывая слезы по щекам.

– Почему сдачи не даешь? – Миша молчал. – Ты же сильный. Ты этого (чуть не сказал сморчка) маленького в сто раз сильнее. Ты любого из них победишь. Ну-ка давай поборемся. Ставь кулаки, вот так. Я тебя буду бить, а ты защищайся! – Миша в ужасе распахнул глаза. – Не бойся, не сильно буду бить! – Миша повеселел. – Вот тебе под дыхало! – отец наклонился и тихонечко ткнул ему кулак в живот, – а ты бей меня в это время под челюсть! – Миша ударил, Сергей притворясь сбитым, упал.