Александр Дюдин - Сестры

Взяла вещмешок, выложила на стол продукты, полученные на вокзале в Москве, во время пересадки, где больше двух суток не могла сесть в поезд, идущий на восток. Варить картошку не хотелось. Неохотно пожевала хлеба с салом, легла на кровать, на спину, вытянувшись, подложив под голову руки. Закрыла глаза… и снова окопы, подломивший колени, падающий замертво Павел. Вот ползет она к Семенычу в надежде, что он ранен, что жив. Подняла тяжелую голову, куда-то вдаль смотрели открытые, с черным, во всю радужку зрачком, невидящие глаза. Сердце сжалось, но надо скорее ползти к комбату. Словно рой пчел жужжат пули над ней. «Скорее, скорее, скорее, – повторяет она шепотом. – Не хочу об этом думать!» Резко села. Тряхнула головой, пытаясь избавиться от тяжелых воспоминаний. Перед ней встали смеющиеся глаза Людмилки, из-под скрывающей их большой солдатской серой шапки-ушанки. «Как она там?» – подумала Мария. Но не было сейчас той скулящей тоски в сердце, как раньше. Что-то случилось с ней в этот момент, высохли слезы от огненного накала ненависти. Росло что-то новое, сильное в душе, злое. Она вдруг почувствовала себя взрослой. Отбросила, как ненужный пласт, детство. Хотелось бить, бить прикладом по тупым башкам здоровых, отборных человеко-зверей, непрошено пришедших на ее землю, принесших столько горя, муки. Опустошавших страну, разрушавших всё, что было дорого ей, ее народу. Сломавших ее жизнь, растоптавших ее мечту о любви, о счастье. Да, теперь она с чувством удовлетворения расстреливала бы их из автомата. В ней вместе с физической силой росла ненависть к фашистам.

Спать не хотелось: выспалась дорогой. Растревожили воспоминания. Оделась, вышла за ворота, навстречу полз, покачиваясь и позвякивая, красный маленький трамвай с висевшими на подножках людьми. Толкаться не хотелось. Решила пройтись по городу, посмотреть его. Пошла вдоль по улице, в середине которой блестящими синими лентами сверкали рельсы. Справа, на углу, стояло трехэтажное здание с большими окнами, в которых то там, то здесь мелькали люди в белых халатах. «Видно, была школа, а теперь госпиталь», – подумала она.

Занесенная грязным снегом улица с небольшими домиками, с колючими ледяными сосульками по краям крыш. Ни кустика, ни деревца, одни длинные заборы. Солнце сквозь дымку пригревало, вонзая свои лучи в сугробы, и они ощетинились острыми пиками, обороняясь от него. Шла долго и с удовольствием, залежавшись в ограниченном душном пространстве вагона. Вот справа показалось круглое старое здание цирка. На большой афише крупными красными буквами горело: «4 марта 1944 года Госцирк даст добавочное представление при участии всей труппы, – читала Мария. – Начало в 24 часа. По окончании танцы до 5-ти часов утра». Внизу мелким шрифтом синей краской написано: «Весь сбор пойдет в фонд помощи детям фронтовиков». В цирк идти не хотелось.

Вскоре дошла до двухэтажного центра с единственной в городе булыжной мостовой. Город не очень понравился ей, по сравнению с ее родным современным Новосибирском, с красивыми многоэтажными зданиями, просторными площадями и широкими улицами. Перешла мосточком через речку. Справа увидела кинотеатр «Художественный». Купила билет. Вошла в слабо освещенный зрительный зал. Зрителей мало. Холодно, не топлено. Погас свет. Вскоре обо всем забыла, увлеченная столь близкой и понятной фронтовой жизнью на экране. Взволнованная, получив удовольствие от хорошей картины (она смотрела «Фронт»), шла из зала с людьми узким коридором между двух кирпичных стен. Выйдя на улицу, на миг ослепла от яркого солнечного света. Зажмурилась. Перешла дорогу, здесь, в сквере, был другой кинотеатр. Шел «Большой вальс». Давно не была в кино, соскучилась. Сеанс уже начался. Надо было где-то проболтаться часа полтора до следующего сеанса. Постояла на снежном стылом берегу Омки. Под мостом парила полынья. Дошла до моста, где речка вливалась в широкий простор Иртыша. Слева, далеко, легким кружевом перекинулся через реку железнодорожный мост. Ближе ползла желтая извилистая полоска ледовой дороги через Иртыш, меченая метлами от берега до берега. Бежал по ней грузовичок, казавшийся игрушечным. Тянулся санный обоз с шагавшими рядом человечками в длинных тулупах. Перед ней зеленым бутылочным стеклом отсвечивал лед. Ветер стелил седую бороду распластавшегося снега, наметал его в длинные шершавые языки. Пусто и скучно на крутом берегу. Вверху стоят туалеты, покосившиеся от старости, солнце обнажило сползающие к реке помойки, мусорные кучи. Дальше городская свалка снега. Обратно шла мимо теплоэлектростанции с парящей градирней, обросшей куржаком и длинными сталактитами ледяных сосулек. Старая электростанция работала тяжело, шумно вздыхая. Марии казалось, что это дышит огромное животное, обросшее льдом, что оно так же устало от войны и замерзло, как она сейчас. Мария зябко сжала плечи. Шинель продувало насквозь. Сеанс кончился. Из кинотеатра темной рекой текли люди. Посмотрела еще один фильм. Полная впечатлений, когда темнота, уже проколотая огоньками фонарей, густо заполнила город, вернулась домой. Вали еще не было. Начистила чугун картошки, сварила на железной печурке, стоявшей на плите в кухне. Слила воду, закутала в газеты, одеяло, чтоб не остыла. Стала ждать сестру. С жадностью читала подвернувшуюся под руку книгу Никандрова «Первая во дворе».

В коридоре всё чаще хлопали двери, слышались голоса взрослых и детей. Наконец распахнулась дверь, и вошли разрумянившиеся на морозе Валя, в белой меховой шапочке, в черном пальто с белым воротником, и, звеня голоском, Мишутка в рыжей цигейковой шубке.

– Еще папин беляк? (Отец у них частенько зимой отводил душу на охоте). А говорят – заяц не прочный. – Мария взяла у Вали шапку.

– Рвется помаленьку, зашиваю, – Валя рукой поправила стриженные волнистые волосы.

В этот вечер сестры долго не спали, пригревшись под одеялом, рассказывали друг другу всё, без остановки. В который раз Валя говорила:

– Ну, ладно, давай спать, – отвернувшись, поворачиваясь на бок и тут же, вспомнив, ложилась на спину. – Знала бы ты, как я удивилась, когда получила телеграфный перевод из Запорожья. Четыре с половиной тысячи! – говорила Валя. – Что это такое? Даже испугалась. Откуда столько привалило? От кого? В телеграмме ничего не было, ни обратного адреса, ни имени. Получила деньги, а тратить их боюсь. Когда пришел Сергей, рассказала ему.

– Ты хоть предполагаешь, от кого могут быть деньги?

– Понятия не имею. У меня нет таких богатых родственников или знакомых.

– Может быть, не тебе?

– Нет, четко написано: «Ильиной Валентине Михайловне». Иначе бы мне их не выдали. На почте чуть ли не с лупой рассматривали мой паспорт, тем более я и там высказала сомнение: мне ли эти деньги. Всё выяснилось только после твоего письма.