Александр Дюдин - Сестры

Перед глазами встало поле, фонтанирующие полоски грязи от автоматных очередей, грязное мертвое лица Семеныча, тяжелая голова, которую, не удержав, она уронила; нестерпимая боль от ранения в челюсть, и она, ползущая из последних сил за Калмыковым.

Марию привезли в тяжелом состоянии. Руки, ноги холодные, вся одежда хлюпала, пропитанная кровью. В лице ни кровинки. Пульс слабый, кровяное давление низкое.

Дежурный врач засуетилась.

– Срочно в операционную, готовьте кровь для переливания! – распорядилась она.

– Спасибо, сестренка, – улыбнулась Мария синими губами.

– Я позвоню немного погодя, – поцеловала ее Валя. «Что там, в хирургии? – торопилась она через больничный сад. – За два часа всё могло случиться. А если кто за это время умер? Как можно оправдать себя? Она не имела права бросить отделение для спасения своей сестры». Тревога охватила ее.

В приемном отделении пусто, сидит, склонившись над столом сестра, дремлет. Услышала, что Валя вошла, вскочила.

– Что вы, сидите, сидите! Никто не поступал?

– Нет.

«Пронесло», – облегченно подумала Валя. В отделении тихо. Из палаты вышла сестра со шприцем в руках.

– Что там?

– Ничего, пенициллин вводила.

Валя зашла в материальную. Операционная санитарка развешивала выстиранные салфетки для перевязочной. Марлю экономили.

– Татьяна Васильевна, я вся до нитки мокрая, дайте простынь и еще один халат.

Зашла в ванную, сняла всю одежду, встала под горячий душ. От горячей воды знобило, ощетинилась кожа зябкими бугорками. Подкрутила кран, сделала воду еще горячей. Шел пар, а она не ощущала тепла. Кое-как согрелась. Обмоталась простыней, надела халат. Развешала свое белье на батареях. Надела тапочки.

Состояние сестры очень беспокоило Валю. Вошла в ординаторскую, позвонила в родильное отделение.

– Как там моя обескровленная роженица?

– Еще в операционной, – коротко ответила дежурная сестра и повесила трубку.

«Что так долго? Хотя прошло всего тридцать минут. А казалось – вечность!» Вале не сиделось, не работалось. Подошла к окну. Черные, словно спутанные кучи рваных сетей, качаются верхушки деревьев, освещенные выплывающей из кипящих туч луной. Белеет, сверкая голубыми искрами, снег. Вчера свеженького насыпало, а то после ранних оттепелей всё растаяло. Сейчас снова похолодало. Ярко в темноте горят окна операционной родильного отделения. Там, на столе, Маша, идет борьба за ее жизнь. «Хоть бы всё обошлось! Хорошо, что дежурил Саня. Второй, пожилой шофер, не поехал бы. А этот еще совсем мальчишка. Сколько ему лет? Восемнадцать будет, не больше. Воспринял всё, как опасное приключение и чувствовал себя героем. Так оно и есть!» Посмотрела на часы: прошло еще тридцать минут.

– Всё хорошо, – ответил голос на том конце провода, – родился мальчик, но мать еще в операционной, переливают кровь. «Что ты так волнуешься? – уговаривала она себя. Дежурит опытный врач, не дадут умереть!» Легла, не раздеваясь, на спину и сразу уснула: сказалась усталость, вечное недосыпание. Проснулась, как от толчка, не сразу поняла, где находится. Вспомнила. Посмотрела на часы. «Шесть часов утра. Значит, спала целых три часа! Как там?» Позвонила.

– Спит ваша сестра, спит. Всё в порядке! – Валя облегченно улыбнулась. «Успели вовремя привезти. Ну, спасибо Сане!»

Сергей шел по широкому светлому коридору института, взволнованный, полный надежд: здесь ему должны помочь. Большая, высокая, светлая палата. Окна открыты в парк, поет переливисто серебряным горлышком дрозд, щебечут воробьи. Протянула свою ветку береза в зеленом трепетном рукаве. Дрожат солнечные блики на стене. Четыре койки в хороводе. У окна лежит узкоплечий мужчина в белой майке-безрукавке, с гладко зачесанными назад волосами. Большой лоб, прямой нос, веселые черные глаза. Он отложил книгу, с интересом разглядывает новенького.

Сергей положил узелок на тумбочку около свободной кровати, подошел к нему, подал руку и назвал себя. «Константин», – ответил тот.

Сергей направился к другому пациенту, с пылающими жаром холеными щеками, светло-голубыми глазами, прилипшими к потному лбу прядками русых волос. Представился.

– Павел Андреевич, – ответил тот хрипловатым голосом и сунул ему горячую узкую ладонь.

Третий лежал с неподвижным взором, уставившись в потолок, не шелохнувшись на приветствие Сергея.

Послышался шум двигающегося людского потока. Комната наполнилась людьми в белых халатах. Сергей сел на свободную койку возле двери.

– Этот больной только что поступил, ничего вам о нем сказать не могу, – посмотрела на него темно-коричневыми глазами красивая статная врач.

Могучий, со щеками бобра, густыми широкими черными, нависающими на глаза бровями профессор пошел дальше.

– Наталья Николаевна, как дела у Малышева?

– Идет на поправку, – подала она снимки профессору. Он посмотрел, направив их на свет окна, похвалил:

– Хорошо, очень хорошо, так держать!

Свита пошла к следующей койке.

– Что же вы, голубчик, фокусы нам выкидываете? – обратился профессор к Павлу Андреевичу.

– Вот, полежал вчера на земле, а она еще холодная. Простыл.

– Где ж ваша голова была? – изумился профессор.

– Откровенно?

– Разумеется.

– У нее на коленях.

Профессор весело рассмеялся.

– Хоть не зря страдаете! А вообще, воспаление легких, да еще с обеих сторон, вам совсем ни к чему. Передайте это ей, вместе с моим приветом, – сказал он многозначительно.

У последней кровати озабоченно притихли.

– Может быть, ему кровь перелить? – громко раздался голос Константина. Профессор обернулся, посмотрел на него из-под густых бровей, улыбнулся.

– Подумаем.

Как только все вышли, Малышев встал, подошел к Сергею, сел рядом.

– Что с ним? – показал глазами Сергей на неподвижно лежащего больного.

– Послеоперационный психоз. Вот какая штука бывает. Рассказывай. Кто, откуда, что привело? – Сергей рассказал.

– Ничего, здесь вылечат, – сказал уверенно Константин. – Молотов, говорят, привез из Америки два килограмма стрептомицина, новый препарат, чудеса творит! Дают его вот таким больным, как ты. Из мертвых воскресают! Дорогой, правда, девяносто рублей за грамм.

– А сколько его надо на курс лечения?

– Дают по шестьдесят граммов. – Сергей присвистнул.

– Ты только не вздумай отказываться! Мне завод оплатил.

В палату вошла пожилая сестра со шприцем в руках, неся его как штык.

– Поворачивайтесь, больной. – Павел Андреевич повернулся лицом к стене, обнажив ягодицу.

– А, черт подери! – толкала она, не в силах проколоть. Наконец игла провалилась, ввела лекарство, покрутила ваткой на месте укола.

– Вот неумеха, до чего же больно делает! – посетовал Павел, когда сестра ушла, – до старости дожила, а не научилась. Вон, Любочка своими тоненькими белыми пальчиками стукнет, и боли не слышишь!