Александр Дюдин - Сестры

Валя, волнуясь, ходила около лестницы, нетерпеливо ожидая профессора. В три часа ночи она спустилась посмотреть поступившего молодого крепкого мужчину. По всем признакам у него была прободная язва желудка. Доставлен быстро, до трех часов после прободения, в сравнительно хорошем общем состоянии. Плачущую жену Валя успокаивала:

– Всё будет хорошо, доставлен вовремя, сейчас зашьем дырку, и всё будет в порядке. Не плачьте! – та благодарно схватила Валину руку, пытаясь поцеловать. Валя успела выдернуть ее.

Прободное отверстие располагалось на передней стенке желудка, Валя ушила язву, сделала заплаточку из сальника и наложила швы на брюшную стенку. Вся операция продолжалась двадцать минут. Больной еще спал (оперировала под общим наркозом). В это время за ней прибежала палатная сестра: «Больному плохо!»

– Отвезите мужчину после операции в палату, – распорядилась она, на ходу снимая перчатки и стерильный халат.

У больного, лежащего с кровоточащей язвой желудка, открылось повторное кровотечение. Пока остановили кровотечение, перелили кровь, провозились около часа, спасая его. Только тогда, когда больной уже был вне опасности, Валя вышла из палаты. Навстречу шла Катя, сестра первого хирургического отделения.

– Валентина Михайловна, больной, которого вы оперировали, умер!

– Как умер? – Валя испуганно широко открыла глаза.

– Не знаю, – пожала она плечом, – умер!

Валя вошла в палату. Пятый час ночи, никто не спит. Притихшие, лежали мужики. «Конечно, думают, зарезала, молодая, неопытная. – От этой мысли почувствовала себя неловко, виноватой. – Отчего он умер? Если соскользнула лигатура с сосудов сальника, где она взяла кусочек для заплатки, и он умер от внутреннего кровотечения, то был бы бледен. Но нет, он не бледен. Если задохнулся рвотными массами, был бы синим, да и голова лежит без подушки, на боку, как положено, подложенное полотенце сухое. Лежит, как живой. Молодой крепкий мужчина – мертв. Что же случилось? Почему? Почему он умер? – Который раз задавала себе вопрос Валя. – Скорее бы утро. На вскрытии выяснится. До девяти целая вечность! К восьми приходит профессор, может быть, он прояснит».

Валя с семи часов ходила около лестницы, ожидая его. Она не могла найти себе места, не могла ни лежать, ни сидеть. Знала, что рано, но всё равно ждала и ходила здесь, чтоб скорее увидеть его. Послышались шаги, Валя метнулась к перилам. Поднималась сестра приемного покоя.

– Жена волнуется, спрашивает, как состояние мужа? Что сказать? Она уже третий раз поднимается. – Прошлый раз Валя просила не говорить, что умер, а сказать, что состояние его ухудшилось. «Надо спуститься и сказать правду, зачем мучить женщину неопределенностью». Как не хотелось Вале спускаться. Как она будет смотреть ей в глаза. Так обнадежила. «Зарезала», – подумает жена». Тяжело было на сердце.

– Умер? – тихо спросила молодая женщина, увидев Валю. Валя не выдержала ее взгляда, опустила голову. – Умер! – простонала жена. – Вы же сами сказали, что доставлен вовремя, почему же? – Валя молчала.

Горестно раскачиваясь, взявшись руками за голову, женщина заплакала, Валя подошла, хотела как-то утешить, сочувствуя ее горю.

– Уйдите, не хочу вас видеть! – сверкнула та глазами. – Не хочу! Не хочу! – в исступлении кричала она.

– Успокойтесь, пожалуйста, успокойтесь! – кинулась к ней сестра со стаканом воды.

– Уйдите! Все вы тут за одно, все одинаковые! – она отмахнулась от сестры, нечаянно выбила стакан из ее рук. Он покатился с грохотом, не разбившись.

– Идите, Валентина Михайловна, мы ее успокоим! – Валя ушла. Она не могла сдержать нервную дрожь. Звучал в голове крик молодой женщины и почему-то, грохот не разбившегося стакана. Пришла в ординаторскую, сжав руки в замок у груди, стояла посреди комнаты, окаменев. Потом налила, стукая горлышком пузырька о стакан, валерьянки, не считая капель, выпила – затошнило. Близкая к обмороку (сказалось недоедание, бессонная тревожная ночь), легла на спину, закрыла глаза. Немного погодя тошнота прошла. Восемь часов! Она соскочила. По лестнице поднимался седой одуванчик головы профессора.

– Вениамин Давыдович! У меня умер больной! – Валя, волнуясь, сбивчиво рассказала ему всё про больного. Под конец расплакалась.

– Во-первых, успокойтесь! – налил ей воды из графина. Посмотрел на часы. – Через час узнаем.

На вскрытии выяснилось, что прободное отверстие зашито хорошо, крови в брюшной полости нет, рвотных масс в дыхательных путях не обнаружено. Сердце здоровое. Валя замерла, казалось, не дышала.

– Обескровлен продолговатый мозг, – говорил патологоанатом, – больной был под наркозом, санитарка, по-видимому, резко подняла голову, когда брала его с операционного стола, продолговатый мозг обескровился, наступил паралич сосудодвигательного центра. Так надо, по всей вероятности, объяснить причину смерти.

«Как мало, порой, надо, чтобы умереть, – удрученно и удивленно думала Валя, когда они с профессором возвращались из морга в отделение по больничному двору, – какая роковая случайность! Сорвалась рука у санитарки с плеч больного, когда она снимала его со стола, ударила по затылку. Этого было достаточно, чтобы умереть!» Если б она сама не торопилась на помощь к больному с кровотечением, она бы посмотрела пульс, прежде чем отправить его в палату. Она всегда это делала. Еще можно было его спасти: ввести адреналин в мышцу сердца, начать массаж сердца, искусственное дыхание. Если бы даже не удалось спасти, не смогла, хоть пыталась. Иногда мы бессильны, но было бы оправдание, что боролась за жизнь, всё сделала для этого, а так ничего. Вот так всё сложилось. Нужно было торопиться к другому. Не оглянулась. Если умереть суждено человеку, всё сложится так, что умрет. Судьба предопределена? Кем? Влиянием звезд и планет? Как это может влиять на судьбу одного человека? А, может быть, влияет? Уверенности нет. Но что-то есть! Жизнь и смерть. Есть в этом какая-то непостижимая тайна. И тайна эта, невозможность ее понять, терзала, давила душу какой-то безысходной тоской.

– Опытная санитарка! – возмущался Анчелевич. – Десятый год работает в операционной, не новичок, хороший работник и такая непростительная оплошность! Придется ее наказать! «Наказывай, не наказывай, ничто уже не поможет. Как тяжело на душе. Как жаль больного, молодой еще совсем. Словно родного, близкого человека потеряла. Люди других профессий теряют за всю жизнь одного, двух близких людей, а сколько нам приходится пережить потерь! И каждая смерть – рана на сердце, после нее навсегда остается памятный рубец. Вот она, сделала операцию чисто, правильно, официально не виновата в смерти, а чувствует свою сопричастность к этой беде».