Александр Дюдин - Сестры

– Сравнил, ей девятнадцать лет! Ты не об уколе думаешь в это время, а ею любуешься, Дон Жуан, – смеялся Константин. – Если бы она тебе пол-ягодицы отхватила, ты б, наверное, не заметил и не сразу спохватился, что нет половины! – Павел улыбнулся.

– Сергей Федорович, вас просит зайти врач в двенадцатый кабинет, – пригласила сестра.

На матовом стекле рентгеноскопа стояли его снимки. Наталья Николаевна озабоченно рассматривала их. Постукала, послушала его, помяла живот.

– Почему в санатории не поддули?

– Пытались, не получилось: газ больше двадцати граммов, нигде не идет.

– Пойдемте! – Сергей шел рядом, восхищенно посматривая на нее. «Красивая женщина, высокогрудая, не идет, а шествует, как царица!»

Упорно пыталась Наталья Николаевна, прокалывая в разных местах, поджать легкое, газ, действительно, не шел.

– Не расстраивайтесь, всё равно подожмем, не так, так эдак. Сделаем гидропрепаровку плевры, подожмем маслом, – ободряюще улыбнулась она. «Да, это не в Заводоуковке! Тут знают дело!» Он благодарен Вале за то, что вызволила из санатория и помогла направить сюда.

В отделении один разговор: о стрептомицине. Все хотели его получить, но решал врачебный совет. Давали только тяжелобольным. Сергей волновался. «Хотя бы мне выдали. Хочется, ах, как хочется жить!»

В субботу ему в палату принесли посылку. Там было масло, свежая земляника, баночка икры, колбаса, сметана, мед, печенье. Сверху лежала открытка с пожеланием выздоровления. Подписано: «Лечебный сектор ЦК ВКП (б)».

Оказывается, всем иногородним коммунистам каждую неделю, по субботам, приносили такие посылки. Сергей повеселел. Вообще этот день был счастливым. После обеда в палату вошла улыбающаяся Наталья Николаевна.

– Вам, Воробьев, врачебный совет выделил шестьдесят граммов стрептомицина! – Сердце Сергея радостно подпрыгнуло. Хотелось схватить врача, принесшую радостную весть, подбросить до потолка. Он встал, улыбаясь, зачем-то поднял подушку, бросил обратно и счастливо засмеялся.

Валя получила телеграмму: «Высылай 5400 рублей. Целую. Сергей». Несмотря на то, что она совмещала в трех местах, опять дежурила сутки через сутки, у нее не было и ста рублей. Свекор еще не работал. Шесть человек нужно было кормить, тянула всех одна. Она показала телеграмму свекрови.

– Откуда у нас такие деньги? Я жизнь прожила, в руках такого богатства не держала! – Конечно, у них не было. Валя это знала.

Снова она поехала в Обком партии. Гусев договорился с заводом: половину суммы переводил Обком, половину завод. Следом получила письмо от Сергея:

«Теперь знаю, буду жить, – читала она. – Спасибо тебе за всё. Начали вводить стрептомицин. Температура нормальная. С каждым днем прибывают силы. Я словно на свет народился. Тронут приездом родителей. Помогут, тебе легче будет. Дети под присмотром бабушки. Вот, видишь, как всё хорошо складывается. И за вас я теперь спокоен». Отдельным листочком лежало письмо к матери. Та надела очки на рыхлый нос, все складки ее щек разгладились, подобрели. Стеклянными прозрачными бусинками скатились две слезы. Шумно высморкалась. Еще раз прочитала письмо. Тяжело вздохнула, опустив руки на колени.

Детей своих свекровь любила и боролась за их счастье. Накануне она рассказывала Вале о своей старшей дочери: некрасивой, с несоразмерно длинным острым подбородком, который занимал половину лица. Она окончила зубоврачебную школу и была призвана в армию. Вскоре вернулась беременной. Родила. Сколько ни писала слезных писем отцу ребенка, служившего в Германии в звании капитана, в ответ молчание, ни строчки. Клавдия Никифоровна написала командованию. Капитан тут же прислал вызов и оформил брак.

Увидев, что Валя подошла к книжной полке, свекровь окаменела.

– Где книга Сергея? – спросила она.

– Сергея? А зачем мне его инженерные книги? Я не брала.

– Я спрашиваю о книге Ленина, седьмой том! – Валя улыбнулась.

– Почему это его книга? Это книга общего пользования.

– Общего или не общего, а чтоб книга завтра стояла на месте, – крикнула она.

Настроение испорчено. Валя некстати вспомнила, как на другой день после приезда Клавдия Никифоровна убрала все рубашки Сергея, даже рваное белье, в свой чемодан. Она тогда с тоской подумала: «Неужели верит, что сын помрет? Сергея не будет, белье его мне не понадобится». Валя ходила с тряпкой и вытирала пыль, помогала Нюре с уборкой квартиры: семья прибавилась, прибавилось и хлопот, девчонка не успевала всё сделать. «Есть же в ней не только плохое, но и хорошее, – продолжала Валя думать о свекрови. – Вот, спасла же она мужа, когда его арестовали в 1937 году». Он был из батраков, участвовал в раскулачивании, жестоко бит кулаками, это ему едва не стоило жизни. Потом работал составителем поездов на железной дороге, вступил в партию. Всё это Клавдия Никифоровна описала Сталину. Очень быстро получила ответ: «Дано указание разобраться». Федора Николаевича освободили.

Она никогда не работала, окончила ликбез, самозабвенно любила театр, Бальзака, которым сейчас зачитывалась. Как бы плохо себя ни чувствовала свекровь, стоило Вале заикнуться о театре или кино, она моментально оживала, преображалась и через пять минут была готова. Зная это, стремясь завоевать ее расположение, Валя пригласила ее в театр, нарочно на «Грозу» Островского. Свекровь злобно возмущалась, осуждая Екатерину:

– Ишь, сука, от живого мужа к другому на шею виснет! Утопилась: собаке собачья смерть! Сколько хлопот наделала! Убить ее надо было, да не сразу, сначала руки-ноги повыдергать!

Вале страшно и неприятно было смотреть на дрожащие в ярости складки на дряблых щеках. Закончила уборку. Подошла с тарелкой к плите, открыла крышку кастрюли, хотела налить борща.

– Что ты нюхаешься по кастрюлям. – Свекровь вырвала крышку из Валиных рук и с досадой хлопнула ею, закрыв борщ. – Садись, тебе нальют!

Валя, расстроенная, села за стол. Клавдия Никифоровна налила неполную тарелку, зло двинула ею по столу, борщ выплеснулся на клеенку. Встала напротив, опираясь спиной на печку, сложила руки на животе, смотрела, как Валя ест. Она всегда стоит тут и смотрит, провожая взглядом каждую ложку ко рту, и непременно скажет: «Куда в тебя лезет столько, как в прорву, и всё худая, кожа да кости! Я кусочек хлеба с маслом съем и сыта, а ты всё жрешь, жрешь, как не лопнешь!»

Первое время Валя пыталась оправдываться:

– Я ребенка кормлю, ем сегодня первый раз, позавтракать не успела – опаздывала на работу. Не пообедала – были студенты института, потом торопилась на лекции в фельдшерско-акушерский техникум (там она снова совмещала). – Ожидая нового попрека, молча давилась, борщ застревал в горле. «Надо терпеть, надо терпеть, вот приедет Сергей и всё поставит на свои места», – думала она. Порой хотелось бросить всё и уйти с детьми на съемную квартиру. «Но если Сергей узнает, что она ушла из дома или уехали старики, он бросит лечение и примчится домой. Это может стоить ему жизни. Нет, терпение и еще раз терпение! Не надо обращать внимания. Как будто пьесу Островского передают по радио, – уговаривала она себя. – Но ведь и пьеса оставляет тяжелый осадок. Боже! Какие еще Кабанихи живут в наше время! И зачем они приехали?» – уже который раз сожалела Валя.