Александр Дюдин - Сестры

Врачи-мужчины менее эмоциональны, чем женщины. Внешне смерть переносят спокойнее. Но она, помимо их сознания, тоже оставляет на сердце роковой след. Недаром большинство хирургов-мужчин умирает от инфаркта. Тяжелая профессия.

– Как жалко мужика, молодой, здоровенный, – плакала Валя.

– Успокойтесь, вы же не виноваты, – раздраженно сказал профессор, – я сам тоже был расстроен.

Валя со свекром ехали на электричке через Иртыш к Марии на день рождения ее сына. Андрейке исполнился год. «Как быстро летит время, – думала Валя, глядя в окно. – Кажется, что вчера они ехали ночью по талому льду реки». Вале вспомнилась черная вода, качающаяся под ногами, открытые дверцы машины, зловещая темная вода впереди. Боялись, вот-вот машина сползет в полынью. Интересно, успели бы они выскочить из машины тогда? Или нет? Все-таки хорошо, что не понадобилось этого делать. Валя зябко передернула плечами. Ради спасения жизни сестры, она рисковала своей! Да что своей? Это, вроде, так и надо. А вот жизнью шофера, совсем мальчика, она не имела права рисковать. Хорошо, что обошлось. А если вновь? Решилась бы она еще раз на такой поступок? Наверное, решилась! Здесь была надежда и человека спасти, и самим остаться живыми. А если бы не пошла на этот шаг, там, за рекой, смерть была бы неминуема. Как они тогда вовремя ее привезли. Еще полчаса, и спасти было бы невозможно. И так много потеряла крови, до утра дежурный врач боролся за ее жизнь. Перелили около литра донорской крови и кровозамещающей жидкости, пока смерть отступила.

А в этот год весь март стоят морозы, лед сухой, покрыт белым чистым снегом. Белым пушистым кружевом по берегу окружают реку ивушки в куржаках. Холодное солнце едва пробивается сквозь морозную мглу, закуталось в туман и медленно сползает, прячась от холода за горизонт. Темной извилистой тропинкой кажется издалека ледовая дорога. По ней бежит маленький автобус, навстречу ползет санный обоз с гружеными возами, покрытыми брезентом, перевязанными веревками. Заиндевели морды и бока лошадей, из ноздрей двумя струйками выбрасывают пар. Бабы в длинных тулупах с поднятыми воротниками идут рядом, помахивая кнутами, дергая вожжи. Платки в инее. Стайка ворон важно расхаживает на дороге, клюет что-то, поглядывая на грохочущий по мосту поезд. Вот взлетели перед автобусом.

Иртыш в этот год не скоро тронется, наверное, через месяц, не раньше. Обычно ледоход начинается числа двадцать пятого апреля, перед майскими торжествами, и май, как правило, бывает холодным, ветреным. В прошлом году лед пошел необычно, недели на три раньше срока, на другой день после того, как перевезли Марию.

Поезд выскочил с моста, полетел мимо маленьких, утопающих в снегу домиков с дырявыми, повалившимися кое-где заборами. Бежит, отставая, за составом белая с черными пятнами собака, зло лает, широко открывая парную зубастую пасть. Промчалась мимо громада серого, как скала, элеватора.

Заскрипели тормоза, медленно поплыл летний кружевной резной деревянный вокзал с надписью «Куломзино».

Уже темнело, когда Валя с Федором Николаевичем подошли к небольшому, в три окна по фасаду, рубленому дому. Маленький двор, стог сена, занесенный снегом в левом углу, слева прилепились к дому низкие мазаные глиной сараи. Валя со свекром поднялись по скользкому крашеному крылечку, вошли в сени. В темноте нашарили обитые войлоком двери. Вошли в жарко натопленное помещение, освещенное тусклой лампочкой. Вкусно пахло мясное жаркое.

– Проходите, – встретила их Мария, чмокнула теплыми губами Валентину. – Вот здесь раздевайтесь, – подняла она в синих цветах ситцевую занавеску, закрывающую вход в крошечную, отгороженную деревянной перегородкой комнатку, где стояла кровать с узким проходом около нее. На ней лежал высокий ворох шинелей, катились серые солдатские шапки-ушанки. Валя со свекром положили свои пальто сверху. Вровень с этой перегородкой напротив стояла другая, отгораживающая крохотную кухню.

Комната полна студентов, друзей Марии и Егора. Повыцвели за это время старые гимнастерки, ордена сменили колодочками, нашивки от ранений спороли, на их месте остались темные, словно рубцы, полоски невыцветшей ткани.

Андрейка толстыми босыми ногами стоял на коленях Бориса, лез к нему в рот, тот смеялся, хватал губами розовые пальцы, держа малыша подмышки. Все, улыбаясь, наблюдали за их игрой. Справа стояла широкая с горкой подушек кровать отца. В середине комнаты, во всю ее длину, тянулся накрытый к торжеству стол.

– Садитесь, – подвинула Мария стул Федору Николаевичу. Андрейка, услыхав голос матери, крутнулся к ней, чуть не выпав из рук. Борис испуганно подхватил его.

– Мама, дай сиси, – потянулся малыш к матери. Мария взяла сына. Он ухватился обеими руками за ворот платья, заглядывая за него.

– Мужик бессовестный, уже говорит, а еще сосет, – хохотал Борис.

– На, попей молочка, – смущаясь, поднесла ему Мария эмалированную зеленую кружку с молоком. Андрейка протестующе заорал, выгнулся животом вверх, взмахнул руками, ударил по кружке, выплеснул молоко.

– С характером! – смеялись ребята.

Мария зашла за перегородку, примостилась у краешка кровати, покормила грудью.

Шумно смеясь, ввалились в дом Оля, Лена, Виктор. Мария вышла к ним.

– Кладите пальто на кучу малу!

Андрейка круто повернулся к вошедшим, насытившись, улыбался, открыв рот, обнажая по четыре белых, как лепестки черемухи, зубика вверху и внизу. Ходил ходуном в руках матери, махая толстыми руками, упираясь ногами в живот.

– Какой кареглазый! Папины глаза, – смеялась Оля, подавая ему целлулоидного крокодила. Он взял, серьезно рассмотрел его со всех сторон. Мария опустила сына на пол, тот пошел, расставив руки, словно балансировал ими.

– Ну, что ж, дорогие гости, все в сборе, прошу к столу, – пригласила Мария. Рассаживаясь, задвигали стулья, скамейки. Перед Валей стояла тарелка с белой квашеной капустой, истекающей соком, посыпанной колечками репчатого лука. Рядом отливала эмалью густая сметана, в середине возвышалась, мерцая зеленым огнем, четверть самогона. Мария внесла домашнее жаркое, дымящееся ароматным паром. Люди за столом оживились, зашумели, подкладывая друг другу в тарелки закуску. Егор наливал в граненые стаканы самогон.

Валя оказалась рядом с Зиной, чернявой сестрой Егора.

– Выпьем, сучка, – ласково говорила она Вале.

Валя жалобно улыбалась, озираясь, не слышит ли кто, как она ее величает. Отпила глоток жгучей жидкости, с запахом сивухи – перехватило дух, закашлялась, на глаза выступили слезы.

– Понюхай, сучка, хлеба, помогает, – смеялась Зина.

Валя вдохнула кисловатый запах хлеба, действительно, стало легче. Зина крупными глотками выпила весь стакан, закусила смачно соленым огурцом, повеселела.