Виктор Пелевин - Искусство легких касаний

Из рассказа информатора Голгофский узнает, что все семидесятые и восьмидесятые в Америку просачивались замаскированные под выезжающих евреев агенты КГБ и ГРУ — государство тихонько снабжало их требуемым «пятым пунктом», как в те годы называли графу национальности в документах.

Приветливая и доверчивая Америка, улыбаясь, встречала курносых блондинистых «евреев», которые ныряли в великий плавильный котел, но и не думали честно в нем плавиться по примеру Арнольда-терминатора. Тихонько отгребая в сторону, они затаивались среди шлака и следили оттуда за происходящим холодными водянистыми глазами.

Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Майами, Чикаго, Детройт… Нет, эти ныряльщики не были спящими агентами, ждущими активации из Москвы. Их миссия была куда коварней. Пропитываясь чужой культурой, они постигали ее мельчайшие нюансы, становясь неотличимыми от американцев в восприятии реальности. Они, собственно, и становились американцами — но это были американцы с двойным дном.

Вот только арестовать их было не за что. Они не нарушали американский закон. В нужный час по свистку из центра они паковали чемодан, летели назад в Россию — и поступали в штат Изюмина. А вот там, там…

— Дело в том, что в культурном смысле Россия тех лет была весьма близка к Америке, — откровенничает В.С. — Люди слушали ту же музыку, читали те же книги, смотрели те же фильмы. Молодежный жаргон состоял в основном из искаженных английских слов. Россия была своего рода недоамерикой, изо всех сил старающейся пролезть в америки настоящие. Это было и смешно и трагично — но одним из побочных эффектов такого положения дел была почти общая для двух культур ноосфера…

«А это, — пишет Голгофский, — означало, что созданную в России ноофреску можно было сделать видимой для миллионов американцев — как гениально догадался в позднее советское время молодой еще Изюмин. И никто даже не подумал бы, что имеет дело с подрывной работой другой страны…»

Это было великое открытие. Толстовские фермы, британские советы, отделы культуры при российских посольствах и прочие конторы прикрытия устарели мгновенно и навсегда. Саудовские эмиссары, приезжающие мутить небо на курбан-байрам — тоже. Россия вырвалась далеко вперед в гонке самых секретных и страшных вооружений.

— Какую задачу ставил перед собой Изюмин? — спрашивает Голгофский своего информатора.

— Разумеется, сокрушить Америку, — отвечает В.С. — Но он понимал, что с такими здоровыми и вменяемыми людьми, какими были американцы конца двадцатого века, проделать подобное будет сложно. Поэтому его задачей было разрушить то главное, что делало Америку Америкой — ясный, рациональный и свободный американский ум. В идеале он хотел превратить США в такое же тупое и лживое общество, каким был Советский Союз семидесятых. Задачей Изюмина было свернуть свободу слова и создать в Америке омерзительную и душную атмосферу лицемерия, страха и лжи, погубившую Советский Союз. С той же аморалкой, парткомом, кучей запретных тем и избирательным правосудием — с поправками на американские реалии, конечно, но все же.

— Как это пришло ему в голову?

— Изначально это была идея одного старого масона из ГУЛАГа, — отвечает информатор. — Воспроизвести в Америке, как он выражался, советский астральный воздух.

Голгофский хмурится.

— Вы это серьезно?

— Изюмин говорил так — глаза боятся, а руки делают…

— И как по-вашему, это удалось?

— А то вы не видите. Еще как. Можно смело считать генерала Изюмина главным архитектором современной американской культуры. Во всяком случае, того, что отдает в ней тяжелым идиотизмом, лицемерием и психопатией — а это, как вы понимаете, почти все, из чего она сегодня состоит. За последние двадцать лет Изюмин превратил американскую культуру в такую, знаете, чокнутую бензопилу, которая пилит пополам саму себя — и американские мозги заодно. Никто не смог ему помешать.

Голгофский вздыхает.

— Чем занимался лично Изюмин? — спрашивает он.

— Общим руководством. Лично он курировал только гендерную идеологию, это было его хобби. Все эти уборные для третьего пола и новые гендерные местоимения были разработаны майором Соней Козловской, его главной консультанткой и экспертом. Она выросла на Манхэттене и с молоком матерей…

— Понятно, — говорит Голгофский, — понятно. Я имею в виду не это, а стратегические направления.

В.С. улыбается недогадливости собеседника.

— Это они и были. Но если вы в олдскульном смысле… Изюмин, конечно, изо всех сил стремился нарушить американскую социальную гармонию и противопоставить один процент, которому принадлежит Америка, остальным девяноста девяти. Он мечтал стравить между собой Джефа, так сказать, Безоса — и тех, кто пашет на него, питаясь на продовольственные талоны.

Голгофский поднимает бровь.

— Вы правда полагали, что у вас такое выгорит?

— Сперва задача казалась невыполнимой, — кивает В.С. — Но на это были брошены огромные интеллектуальные ресурсы. Если мне не изменяет память, сожгли около семнадцати тысяч индюшек. И если вы проанализируете настроения современных американцев, вы увидите, что диверсия удалась.

— А расовые вопросы? — спрашивает Голгофский. — Сеяли расовую рознь?

— Это было запланировано главным образом на будущее.

— Как именно?

— Изюмин собирался ввести race fluidity. Расовую подвижность, если по-русски. Логика его, надо сказать, была безупречна. Он рассуждал так — гендерную подвижность мы уже внедрили. Но если можно быть мужчиной в теле женщины, почему нельзя быть негром или индейцем в белом туловище, и наоборот? Особенно если это несет социальную выгоду? У них такое уже вовсю практикуют разные сенаторши, но мэйнстримом это пока не стало. Изюмин хотел, чтобы выбор осуществлял сам человек в детстве, пересматривал его в любое время, и это право стало таким же незыблемым, как право на выбор гендера. Изюмин полагал, что остатки здравого смысла в американском массовом сознании после этого окончательно сойдут на нет.

Голгофский мрачно кивает.

— А как у вас проходил рабочий процесс?

— Это надо было видеть. Летом Изюмин возлежал во внутреннем дворе под тентом — там до сих пор столбики торчат, помните?

Голгофский не помнит — он видел двор только мельком.

— А на чем Изюмин возлежал?

— На футоне или на коврах с подушками. Когда было жарко, ему стелили прямо на траве. Все время пил чай с ликерами — у него была любимая чайная доска из красного дерева, которую адъютант всюду за ним носил. Одевался он чаще всего в китайский халат из маскировочного шелка…

— Простите?

— Ну, очень качественный шелк, а рисунок на нем — не цветы и птички, как обычно, а цифровой камуфляж. И генеральские погоны на плечах… У него еще седая бородка была и длинные седые волосы. Все вместе весьма впечатляло. Обслуживающий персонал, не знавший, что он и правда генерал, часто принимал его за фрика.