Марина Назаренко - Где ты, бабье лето?

— У Суворова как? Подвезли удобрения?

— На Суворова можно рассчитывать!

— Поехали, — помрачнела Зимина. Она так и не поняла, был ли Жук под Угрюмовом, где зерновое звено Суворова должно сеять овес. Много брал на себя Суворов, и ей-то хотелось первыми поздравить его ребят.

— Ей-богу, есть в нем что-то жуковатое, — усмехнувшись, бросила она назад, Филатову и Людмиле, — та увязалась с ними под каким-то грошовым предлогом.

— Только не торопи события, — сказал Филатов, словно услышал мысли, шевельнувшиеся в ней пока глубоко.

— По-моему, ему все равно, что где сеять и что куда вносить — лишь бы с районом не расходилось.

Молод был Жук, улыбчив, полон доброжелательства, а главное — странных для главного агронома стремлений: считал себя первым солистом музыкального городского ансамбля. Это умиляло Зимину, подкупало, и одновременно заставляло относиться настороженно.

Редькино пересекли у магазина, мелькнули дома молодых специалистов, школа, по другую сторону шоссе мастерские, машинный двор, кузница, фермы. Угрюмовская пашня сразу за ними.

С правого бока, перпендикулярно к шоссе, была когда-то дорога в Угрюмово, теперь место это являло собой развоженное тракторами, тонущее в воде и грязи пространство — рыжая глина отвалами блестела на солнце. По глубокой колее, странно безводной, шел человек — неужели куда-то дойдет? Ах, как нужна хорошая гравийная дорога к Угрюмову, да и к деревне за ним. Когда еще будут сносить! Пока тут живут люди, нельзя делать их жизнь адом. Прежде наезженные веками проселочные дороги хоть как-то сохранялись, теперь трактора не щадили их, наверстывая плановое время. «Может быть, насыпать все же дорогу, обговорить с инженерными и строительными службами?» — подумала Зимина и обернулась к Филатову. Но рядом сидела Людмила, и она промолчала (ощущая, как зреет недоброе чувство).

Машина забирала выше, стал виден широкий съезд, новая колея — водители в свою очередь не очень считались с полем. Володя петлял по пашне, потом по непаханому свернул влево и там, по неторному пути, у кустов, проскочил ложбинку, налитую водой. На выезде белела куча старой соломы, Филатов попросил остановить, выскочил, чиркнул спичкой — тонкий голубоватый дымок пошел завиваться вверх.

— Понравилось ему поджигать! — смеялась Людмила, обнажая ровные зубы и розовые десны.

Зимина, сидя впереди с водителем, не видела ее лица, но знала, как это выходит, когда Людмила смеется. А Людмила смеялась, хвастаясь мужем, его мальчишеством и, странно, — еще своей собственностью на это мальчишество! Зимина улыбалась, и хорошо, что Людмиле не было видно, как она улыбается.

На подходе к Угрюмову обочь пашни стояли трактора. Удобрения заправляли с зерном. И зерно и удобрения доставлены на машинах — где они объезжали воду, у тех же кустов?

Два поля почти сливались. На каждом работали сеялки, трактористы вели их кругами — одни отправлялись, другие приближались, сделав гон.

Зимина и Филатов всех поздравляли с Первым маем, желали счастья, удач, пожимали руки.

— А я гляжу — комсомольская походочка: хозяйка приехала! — воскликнул Петро Рыжухин, весело оглядываясь на своих — Розу, толстого усатого шурина и его жену, — вот-де, мол, в каких мы с директором дружеских отношениях!

— Не слушайте его, Ольга Дмитриевна, балабона! — говорила Роза, однако без тени смущения, скорее одобрение отразилось на хорошеньком смуглом плосковатом лице, когда, играя, сдвинула своему Петру кепку на глаза.

Зимину удивило, но и понравилось, что Рыжухин и шурин его взяли сеяльщицами жен, — вот, значит, кому доверяли. Она совсем развеселилась, увидав мать Суворова и Татьяну Ледневу:

— Что, ребятки, без маманек никуда?

— Это они с Сашей работают, у меня вон тетя Маша Хлебина да с промкомбината девочка, — буркнул Юрка.

Промкомбинат, помещавшийся в Дальней, шил шапки для армии, производил малярные валики и давал большую прибыль совхозу. Туда обычно направляли слабых здоровьем и беременных. Но, знать, надеялся на эту «девочку» Суворов, коли позвал в звено.

И опять Зимина засмеялась:

— Не тряско ей?

— Ничего, говорит. А где с мешками — тетя Маша Хлебина, она шустрая, как мать моя. Ну, матери-то, положим, Саша поможет, — сказал Юрий, вдруг ухмыльнувшись.

— Не напрягайся! — прикрикнул Саша. — Давай, изобрази трудовой энтузиазм! — и пошел к трактору вслед за своей матерью и Татьяной Ледневой, взобравшейся на сеялку, — все в том же плюшевом пальтеце, но в новом, в алых розах, платке.

— Вы не беспокойтесь, Ольга Дмитриевна! — крикнула Татьяна, подтягивая сзади концы платка, — на ферме у меня хорошая подменная, а я сеять люблю до страсти, всякую весну сею! Трактор взревел, глуша слова, а она все оборачивалась востроносеньким худоватым лицом, и пламенели под солнцем розы, пахнувшие еще магазином.

Поехал и Юрий с молоденькой с промкомбината и толстой, румяной Машей Хлебиной — большой живот ее сильно выдавался, не разобрать было, кто там беременная.

— Ты не ловок, дай-ка я, — проговорила Людмила и внезапно устремилась за трактором, догнала, вскочила на сеялку. «Прыть свою показать», — неприязненно подумала Зимина.

Последним уходил Максим Колчин. Кудряв был Максим и мальчишески светел, и у Зиминой еще раз мелькнуло, что надо все-таки сообразить что-либо насчет дорожки к Угрюмову. Она пошла краем пашни, по сыроватой, но уже твердой полосе, делившей поля, — травка проскочила на ней и кудрявилась. Сзади шел Филатов, это почему-то связывало ее, боялась оступиться.

— Походочка комсомольская, — произнес вдруг он улыбающимся голосом.

Она поймала себя на том, что размахивает руками, как на марше, — осталось, видно, от дней, когда занималась спортом. Нахмурилась и, как недавно во сне, наклонилась, растерла в пальцах щепоть земли.

— Сырая еще, — сказал Филатов.

— Будущей весной посеем тут многолетние травы. Скорее бы проект утверждали.

— Ты и сейчас в его фарватере.

— Там полный комплекс, и пары, и многолетние, — язык ее внезапно одеревенел. Филатов почти касался ее.

Он, конечно, уверен, что проник в ее мысли: как-де пополнить плодородный слой, защитить и спасти («Без запасов гумуса молока не спрашивай!»). Она же ему толковала, что минеральные удобрения, в конце концов, нарушают структуру, но что на бумаге все можно подсчитать, а в жизни — в жизни надо в десять раз больше вносить органики в землю, чем вносят, а где взять навозу — может, увеличивать поголовье? Но тогда опять — где корма? Такой вот круговорот. А многолетние травы сами создают культурную почву.

— Пожалуй, я тоже попрошусь под крыло к Гипрозему. — Э, да он уже думал, как придется на новом месте.

— Составите такой же проект, и будешь хозяином, и никто тебе не указ.