Роберто Котронео - Каллиграфия страсти

«Представления, которые устраивал Верт, поначалу были недооценены; о нем говорили в Берлине, его называли медиумом за фортепиано. Но мало кто в это верил. Верт исполнял произведения великих композиторов — Баха, Дебюсси, Шуберта — продиктованные якобы их духами. И проделывал он это в обстановке, продуманной до мельчайших деталей: полумрак, свечи, горящие курильницы. Он предпочитал черные рояли (а они тогда не были столь многочисленны), а сам появлялся в форме СС, так как утверждал, что это "придает ему силу". В 1938 году один из моих хороших друзей в дипломатической миссии в Берлине посетил один такой концерт. Мой лондонский друг любил музыку, знал ее и умел слушать. Он был обескуражен. Спиритические сеансы вокруг фортепиано обычно забавляли его, он ощущал себя зрителем гротесковой буффонады для избранных. Но по мере того, как Верт играл, мой друг стал замечать несовпадения с текстом. Он рассказывал мне: "Если это были несуществующие страницы, то пианист производил впечатление отличного имитатора, в некоторые моменты непревзойденного. Если бы он вместо этих патетических шуточек занялся композицией, то имел бы шанс"».

« Что же на самом деле происходило на этих вечерах? Теперь я знаю: Верт где-то раздобыл "секретные рукописи". Кто-то ему их показал, возможно, именно Бальдур фон Ширах, а возможно, Ганс Фитцше, радиокомментатор и верная тень Иозефа Геббельса. Или же Гуго Фишер, что-то вроде консультанта по культуре, маленький человечек в сильных очках, в задачи которого входило приведение в порядок всех бумаг, вынесенных, возможно, из Государственной Библиотеки. Там не было, конечно, ничего такого, что занимало бы большие объемы: так, может быть, небольшая картонная коробка. Там были рукописи, вырванные из альбомов, где они были переплетены вместе с неизвестными страницами менее значительных авторов. Среди них, по меньшей мере, страниц десять Моцарта, Лист, несколько пьес Мендельсона (выдранных из альбома и никогда не игранных в Рейхе, потому что он был евреем), а также Иоганн Себастьян Бах, Гендель и много, поверьте мне, много другого. Было ли все это подлинным? Маэстро, даже сегодня я не могу сказать, какие из этих неизданных рукописей были настоящими, какие бутафорией. Но вот занятная подробность: среди них было много страниц музыки Шопена. И, возможно, Четвертая Баллада. Как все это попало в Берлин, трудно сказать. Думаю, что из Вены. Но кое-что после нацистской оккупации было вывезено и из Парижа. Естественно, концерты Верта, все более редкие, продолжались и во время войны, и если Четвертая Баллада действительно попала в Берлин, это случилось не раньше 1940 года. Но насколько все это соответствует истине, узнать невозможно, потому что этих рукописей никто никогда не видел. Кто-то говорил, что Верт увез их с собой в Сантьяго-де-Чили и там продолжал давать концерты».

Джеймс поведал мне многое, остальное я узнал только теперь. Франц Верт и Кристина Пушиньска бежали из Берлина на рассвете седьмого апреля 1945 года, имея поддельные шведские паспорта. Уехали они в Данию, в Копенгаген, оттуда в Осло, потом в Лондон и пробыли там несколько дней. Где бывал Верт в Лондоне, с кем встречался — мне неизвестно. Затем он прибыл в Дублин, а оттуда 23-го апреля на торговом судне отплыл через Атлантический океан. В конце мая он уже арендует скромную квартиру в Сантьяго-де-Чили на улице Диего д'Альмагро, в пятом округе. Но остается там недолго, меняет квартиру, и новый адрес мне неизвестен. Затем ненадолго задерживается неподалеку от квартала Беллависта, три комнаты без отопления на улице Блас Каньяс (относительно округа мой листок толкует двояко: то ли третий, то ли восьмой). Называется он теперь Бауэром, немецким пианистом. Спустя шесть месяцев Кристина бежит с богатым аргентинским латифундистом, и он остается один. Последнее очень важно: к Верту является самая разная публика, спиритисты из беглых нацистов (как и он сам), дельцы всех сортов, равно как и вполне приличные люди, готовые заплатить достаточно дорого за те сокровища, которые якобы находились у Верта. Но, как только он оказался в Чили, все трансы прекратились. Тут не было ни девиц, ни мужчин, которых надо было очаровывать талантом медиума, а была огромная нужда в деньгах. Однако он настаивает на том, что у него нет больше никаких рукописей, что коварная изменница Кристина увезла их с собой, и они для него потеряны. Сама же Кристина Пушиньска после многих бед умерла в нищете в Буэнос-Айресе и всегда утверждала, что никогда не видела ни одной рукописи. Некоторым же аргентинским друзьям она признавалась, что Верт уезжал из Берлина с большой кожаной сумкой, которую таскал все время с собой как драгоценность, но которая была пуста.

Что же получается? Куда девались музыкальные сокровища? Когда сегодня я смотрю в эту рукопись, когда радуюсь этим нотам с их полутонами, этой великолепной, бесценной бумаге, то думаю о Джеймсе, у которого при мысли о ней наверняка перехватывало горло. Ведь последние двадцать лет своей жизни он провел в поисках сумки Верта, считая, что она в Лондоне или по крайней мере в Англии, но не нашел ее и, быть может, отчасти утешал себя «говорящими инструментами». По версии Джеймса, хотя он и не говорил мне об этом прямо, Верт оставался в Лондоне ровно столько, сколько нужно, чтобы продать свое сокровище целиком. За сколько фунтов? Скорее всего, недорого, но нацистскому преступнику, чтобы жить в Чили, нужно много денег.

Джеймс ошибался. Верт не продавал в Лондоне — теперь я знаю это доподлинно — никаких музыкальных рукописей, которых у него и не было. Продал он, скорее всего, так называемый «компромат» о некоторых сношениях людей третьего Рейха с английскими дипломатами. Возможно, это были фальшивки, принесшие ему какой-то барыш от английских про-нацистов, вдохновленных, помимо Гитлера, еще и Лоуренсом Аравийским, и утверждавших, что Лоуренс погиб не в результате банальной мотоциклетной аварии, а был убит английскими спецслужбами за то, что собирался войти в контакт с нацистами и заключить некий секретный альянс.

Думаю, что Верт мог в действительности играть многие из этих таинственных страниц, но лишь запомнив их наизусть. Ему никогда не было дозволено ни хранить их, ни копировать. Он, конечно, мог записать их по памяти, но как потом доказать их подлинность? Так что, видимо, с берлинских дней он держал в памяти музыку многих авторов и в Чили, естественно, тоже играл ее наизусть. Потом стало известно, что его непостоянный характер, склонный ко всяческим эксцессам, настолько мешал ему держать все в памяти, что в последние годы немногим посетителям, все еще приходившим к нему в надежде получить то, чего не было, он играл эту музыку вперемешку со своими собственными импровизациями. В конце концов, болезнь Паркинсона поразила его руки, и вместе с памятью он потерял последние остатки пианистической техники. Франц Верт спился в одиночестве несколько лет назад, и никто не вспомнил о нем, даже те, кто когда-то разыскивал его, чтобы совершить правосудие.