Донателла Пьетрантонио - Арминута

Я оттолкнула его и поплыла прочь. Отвращения я не чувствовала и потому не спешила, только на берегу осознав, как колотится сердце. Наверное, все заняло считанные минуты, но мир теперь казался мне совершенно другим. Адриана сидела там же, где мы ее оставили. Я вытянулась рядом с ней на песке, ожидая, пока грудь перестанет ходить ходуном, а дыхание немного успокоится.

– Помираю с голоду, – мрачно сказала сестра.

У меня в сумке лежали бутерброды, но чтобы хоть немного порадовать ребенка, я на оставшиеся деньги сводила ее в бар за куском пиццы и кока-колой. Увидев, что мы вернулись под зонтик, Винченцо вышел из воды. Он двигался расслабленной походкой дикого, варварского божка, на денек спустившегося с небес к морю, чтобы оплодотворить синюю бездну. Если бы кто-то взглянул на него, то наверняка заметил бы, что трусы слишком уж облепили тело и чуть сползли, открывая дорожку волос. Но на пляже уже не было августовской толпы, потеющей под безмятежным летним солнышком. Впрочем, и мне, тайком пробравшейся к морю, у которого выросла, стоило поостеречься – кто-нибудь из постоянных купальщиков вполне мог меня узнать.

Оставшиеся несколько часов мы с Винченцо старательно избегали друг друга. Я положила бутерброды так, чтобы он их видел, но ничего не сказала и ушла под предлогом проводить Адриану до качелей.

Мой прежний дом был в двух шагах, через дорогу от пляжа. Но обогнув угол сада, я увидела признаки запустения: опрокинувшийся от ветра стул, опавшие листья на столе, который когда-то накрывала к ужину, обрывки ветоши, зацепившиеся за шипы любимой маминой розы – в мае она не выходила из дома, не приколов на грудь свежий бутон, – давно не кошенную траву, высохшие без воды тюльпаны... Я шла к воротам, и с каждым шагом ноги наливались свинцовой тяжестью. В почтовом ящике еще хватало места: возможно, кто-то время от времени забирал письма – в конце концов, мои же дошли. Но дорожка была засыпана песком после недавнего либеччо, все шторы опущены, как всегда, когда мы уезжали в отпуск, и только под навесом одиноко пылился мой старый велосипед со спущенной шиной. Я позвонила в дверь, услышала, как звонок эхом отдается в пустоте комнат, подождала немного и, не дождавшись ответа, принялась звонить снова и снова, все дольше. Потом уткнулась лбом в кнопку звонка и стояла так, пока жара не стала невыносимой, а тогда опрометью ринулась через дорогу обратно на пляж, рискуя быть сбитой, и укрылась в тени кабинки.

Должно быть, она действительно умерла, как тогда, в моем сне, как умерли ее тюльпаны, иначе ни за что не уехала бы из этого дома! Но разве не она прислала мне в деревню двухэтажную кровать и все остальное? А та, другая мать сказала, что они разговаривали по телефону. Почему же тогда она не стала говорить со мной? Где она? Может, не хотела пугать меня ослабевшим от болезни голосом из больницы в какой-нибудь глуши? Или, может, отца перевели в другой город? Он говорил, что такое возможно. Нет, они все равно должны были забрать меня с собой, куда бы ни поехали! А Лидия? Она знала? Знала и не искала меня? Хотя мы в последнее время нечасто о ней слышали: незадолго до переезда на Север она отколола одну из своих штучек, и мать, возможно, еще не до конца ее простила.

Лидия тогда познакомилась с танцовщицей, которая жила в мансарде дома напротив, и частенько тайком болтала с ней у ворот нашего сада. Лили Роуз работала в ночном клубе на Ривьере, а днем отсыпалась. Время от времени в мансарду приходили какие-то мужчины, поэтому Лидии не разрешалось даже здороваться с ней, чтобы не дай бог не заразиться.

Но раз в воскресенье, в самую духоту, мои родители отправились на похороны и оставили нас дома одних, а Лили Роуз зашла спросить, есть ли у нас вода: из ее кранов не удавалось выцедить и капли. Она была в коротеньком платьице, на глаза со следами вечернего макияжа спадала спутанная копна пергидрольных волос. Лидия пригласила ее зайти, предложила сперва лимонаду, а потом принять душ. Лили Роуз вышла из ванной в мамином халате нараспашку, оставляя за собой мокрые следы босых ног.

Они принялись танцевать в гостиной, сперва вполне пристойно, потом прижимаясь друг к другу все плотнее, особенно во время медленных, чувственных песен. Лили Роуз учила, как двигаться, как подавать таз вперед и тереться об мужчину. Она даже разок вытянула ногу, обнажив ее до самого лобка, и погладила промежность Лидии, но так, в шутку. Шло время, я понемногу начала волноваться и посматривать на дверь, но им было не до того: они сдвинули в сторону журнальный столик и переключились на экстатический шейк, безумный, как они сами. Лидия сбросила пропотевшую блузку, оставшись только в коротеньких шортах и лифчике, и когда сорокапятка закончилась, они, задыхаясь, повалились на диван, причем пояс халата Лили Роуз развязался, демонстрируя ее тело во всей красе.

Так их и нашла рано вернувшаяся с похорон мать.

Я сидела за кабинками, пока на меня случайно не наткнулась зареванная Адриана. Скорее всего, она ударилась, слетев с качелей, и теперь блуждала по незнакомому пляжу, даже не стерев с губ и носа налипший песок, не в силах найти зонтик в первом ряду, под которым могла бы вместе с братом меня дождаться, и чувствуя себя поэтому совершенно беспомощной.

– Я не сама упала, это они меня столкнули, – с ходу пожаловалась она Винченцо, указывая на слонявшихся у детской площадки ребят. – Сказали, чтобы я никогда больше на этот пляж не приходила и на качели не лезла.

Брат ринулся в схватку, словно разъяренный бык: не знаю даже, успели ли они перекинуться хоть парой слов или сразу принялись драться. Мы с Адрианой подоспели, когда вся ватага уже каталась по земле, время от времени рассыпаясь в разные стороны, будто песочные статуи, все на одного – нашего. Мы стали звать хозяина, тот прибежал, наорал и разнял их. Но потом, отведя меня в сторону, велел больше не приводить этого цыгана-полукровку в трусах. Кто он вообще? Уж конечно, не родственник: такая приличная семьи, даже вон отец в карабинерах.

Винченцо умылся прямо на мелководье, и не подумав воспользоваться туалетом. Ближе к вечеру, когда жара чуть спала, под соседними зонтиками, словно сговорившись, стали есть дыни, искоса поглядывая в нашу сторону. Мимо, прямо по кромке воды, прошел мужчина с ведром, выкрикивавший «Ко-ко, кокосы! Свежие ко-ко, кокосы!»

– Он что же это, яйца продает? – удивленно спросила Адриана.

– Нет, это такой экзотический фрукт, – еще и на кокос у меня просто не было денег.

Но продавец улыбнулся, увидев, с каким любопытством сестра заглядывает в ведро, и дал ей попробовать кусочек – правда, совсем маленький, на один укус.

Когда мы оделись и направились к автостанции, мне на мгновение показалось, что за спиной раздался дружный вздох облегчения. Я помахала из окошка пятиэтажному дому, где жила Патриция, мысленно пообещав ей вернуться.