Донателла Пьетрантонио - Арминута

За время пути цветы быстро завяли. С соседних мест на меня посматривали – возможно, из-за запаха репы. Ожидая, пока откроется дверь на пятом этаже дома на северном берегу, я еще раздумывала, стоит ли вручать их подруге.

Впрочем, она так набросилась на меня, вопя от радости, что обе собаки залаяли и даже кошка вышла посмотреть, что происходит. Опустив глаза, я извинилась за скромный подарок, но Пат заверила, что мои цветы лучше всего, что она получила.

Мы просидели вдвоем все утро, болтая без перерыва, хотя она все-таки несколько больше: мне было стыдно рассказывать о своей новой жизни, и поэтому я отчаянно расспрашивала ее. Все запахи этого дома были мне знакомы: корицы – в кухне, слегка кисловатого пота Патриции – в ее комнате, а в ванной – «номер пять» ее матери, которыми та всегда пользовалась, отправляясь в офис. На сам праздник я опоздала, он был вчера, но в холодильнике оставались чудесные угощения и сладости, которые мы беспечно грызли, развалившись на кровати. Пат похвасталась выигранными соревнованиями по плаванию – мол, я непременно заняла бы третье-четвертое место, если бы приняла в них участие. Потом мы вместе посмеялись над длинноносым мальчишкой, который увивался за ней уже не первый месяц.

– Как же он будет меня целовать с таким-то хоботом? – спрашивала она, не зная, давать ли ему шанс.

«Пока тебя не было...» – так начинался ее отчет о каждом событии, как будто страницу с моим участием перевернули безвозвратно.

Кошка мяукала битый час, ластясь к ногам хозяйки, но вместо еды получала только небрежную ласку. Мы потеряли счет времени, и Пат по-прежнему сидела в пижаме, хотя день уже почти закончился. Хлопнула дверь, потом звякнули, ложась на полку в коридоре, ключи, и мы наконец обнаружили себя за границами заново выстроенной вселенной, одной на двоих. Мать Патриции на радостях обнимала меня так долго, что от аромата французских духов закружилась голова. Уткнувшись в белую льняную блузку, я зажмурилась, растворилась в ее объятиях, и она поняла, что я не держу обиды, что простила ее за отказ приютить меня в своем доме.

– Дай-ка на тебя взглянуть, – сказала она наконец, отступив на шаг, и обнаружила, что я выросла и слегка похудела. По чистой случайности именно в этот день Ванда взяла в кулинарии мою любимую пармиджану [5]. Пока я жевала, она с улыбкой смотрела на меня, а после под предлогом диеты отказалась от своей порции. Тем временем позвонил отец Пат: похоже, до вечера мы его не увидим. Тогда я съела и его долю, старательно вычистив тарелку хлебом. Подруга была поражена: раньше я ничего подобного не делала.

– Это в деревне так едят, – объяснила я, сразу почувствовав неловкость.

Ванда мягко поинтересовалась насчет моей настоящей семьи, я стала отвечала на ее вопросы – куда менее уклончиво, чем самой Пат, отбросив прежнюю осмотрительность, – и ни с того ни с сего мне вдруг стало безумно стыдно. По уши погрузившись в этот стыд, я начала узнавать свою первую семью вместе с Вандой: перечислила имена других детей, рассказала кое-что об Адриане и Джузеппе, не понимая, как лучше их описать – сердце сжималось от боли и нежности к обоим, особенно к ней. Сестричка – так я ее назвала. Но о Винченцо не сказала ничего.

– Ну, а родители? – добрались мы до неизбежного вопроса.

– Ничего о них не слышала с тех пор, как отца перевели.

– Нет, я имела в виду тех, с кем ты живешь сейчас.

– Он работает на кирпичном заводе, но не каждый день, насколько мне известно, – сказала я и замолчала. Потом извинилась и быстро-быстро прошлепала в ванную – не потому, что приспичило, а чтобы запереться там и переждать какое-то время, нюхая ароматные флаконы. Наконец спустила воду и вернулась – как я и предполагала, Ванда уже переключилась на другую тему.

Чуть позже Патриция попросила ее сводить нас в порт посмотреть парад катеров – отмечался день местного флота. После мессы в ближайшей церкви флагман, весь в гирляндах цветов, со статуей святого и священником на борту, отчалил от берега, за ним потянулась целая флотилия рыбацких катеров, вплоть до маленьких лодочек, тоже украшенных бьющимися на ветру разноцветными флажками. Возвращаясь, они должны были бросить в воду лавровые венки в память о тех, кто погиб в море. Мы с Пат шли за ними вдоль набережной вместе с толпой зрителей, а потом повернули на север, вдоль пляжа, где жены рыбаков торговали жареной рыбешкой, Патриция купила у одной кулек, и вскоре мелкая чешуя уже щекотала нам языки. За ужином мы поели еще, чтобы не расстраивать Ванду, которая приготовила принесенных мужем свежевыловленных черенков.

– Видел на прошлой неделе твоего старика, – сказал Никола. – Стоял на дорожном посту у въезда в город.

– Вы с ним поговорили? – вздрогнула я.

– Нет, он как раз проверял какой-то грузовик. Бороду отпустил, надо же.

– Не думай об этом, – Пат похлопала меня по плечу, укоризненно взглянув на отца. – Давайте уберем со стола и вернемся на праздник. Можешь надеть что-нибудь из моих вещей.

Уж в этом году мы точно не пропустим грандиозный финал с фейерверками!

– На машине будет неудобно, – заявил Никола, подсаживая меня на раму своего велосипеда. Остальные последовали за нами. Он крутил педали неторопливо, время от времени трезвоня, чтобы не задавить кого-нибудь из постоянно растущей толпы гуляк в порту. Мы бесшумно катили сквозь огни и аромат карамели от лотков с сахарной ватой или хрустящим миндалем, к которому временами примешивалась удушливая вонь канализации, пока не оказались на широкой набережной. Дальше было не проехать, пришлось оставить велосипеды, привязав их у парапета. Нам с Патрицией захотелось прогуляться немного вдвоем, и мы договорились с ее родителями встретиться после салюта, которого решили дождаться прямо на пляже, усевшись в воображаемом первом ряду. За нашими спинами понемногу стали собираться люди. С обеих сторон расселись группки мальчишек, явно лицеистов. Время от времени один из них, кудрявый, в очках, наклонялся вперед, чтобы получше меня рассмотреть.

– А ты ему нравишься, этому патлатому, – рассмеялась Пэт, подмигивая парню.

Я обняла ее за плечи и крепко прижала к себе, не в силах передать, как скучала по ней и по жизни, которой была теперь лишена. Наверное, она заметила слезы, которые я тщетно пытался скрыть, и взволнованно спросила:

– Что с тобой? – но я не ответила.

Объявили о начале представления, и толпа зрителей зашевелилась: все поднялись, уставившись в разлившуюся над морем темноту. Раздались тихие, неуверенные хлопки, перешедшие в непрерывное крещендо. Получив свою минуту славы, целые вселенные рукотворных звезд осыпались вниз и гасли на фоне холодных, недвижных звезд настоящих, а под водой, невидимые нам, беззвучно метались перепуганные рыбы.