Донателла Пьетрантонио - Арминута

– Говорила я им: надо тебе в город возвращаться, в лицее учиться и все такое прочее, – мать стояла в дверях спальни, сложив руки, будто собираясь аплодировать. – Заходила с утра Адальджиза, как раз и обсуждали. Только мы-то с твоим отцом еще когда об этом думали, с того самого денечка, как тебя вернули, так что пусть эта всезнайка Перилли заткнется. Здесь ты только впустую время тратишь, никакого проку. В октябре пойдешь в школу получше, Адальджиза согласна.

Выходит, аромат духов мне не почудился.

– Значит, они заберут меня к себе... – начала я, но голос дрогнул и пропал, пришлось даже сесть – ноги совсем отказывались слушаться, и дело тут было вовсе не в балетных упражнениях.

– Это, конечно, нет, но к концу лета она думает подыскать тебе жилье в городе.

– Почему она приезжала, пока меня не было? Не могла подождать?

– Синьора, которая ее привезла, очень торопилась. А Адальджиза прослышала о моем бедном сыночке и заехала выразить соболезнования.

– Не поздновато ли, с учетом того, что отец был на похоронах?

– Стало быть, твой дядя, – с нажимом поправила она, – забыл ей об этом сообщить.

– Очень странно. Как у нее дела?

– Ну, в целом неплохо. Видала, сколько еды она нам навезла? Надо бы разложить все по местам, – быстро ответила она и отвернулась, чтобы убрать содержимое коробки в стенной шкаф, привычно уходя от неприятной темы. Дальнейших моих вопросов она, казалось, не слышала – напротив, почти беззвучным шепотом, вошедшим в привычку с тех пор, как она чуточку оправилась от смерти Винченцо, спросила, что в банках, потом посетовала на слишком высокие полки, до которых ей уже и не дотянуться, – уж ее несчастный сыночек в минуту бы с этим управился.

Я сидела на стуле, даже не пытаясь помочь. Где-то в районе желудка снова поднималась волна гнева, и сил бороться с ней уже не осталось: словно кто-то в один миг высосал всю кровь из моих вен. Я устало сняла пуанты, натужным движением разгладила атлас, на секунду принюхалась, пытаясь уловить запах собственных, тогда еще беззаботных ног, – и вдруг, как мгновенно действующая инъекция, в меня вселился демон разрушения. Я протянула правую руку к апельсину, ближайшему в этом мире доступному объекту. Тот оказался мягким c одного бока – подгнил, и я легко погрузила пальцы до самого центра, а потом и дальше, пробив кожуру с противоположной стороны. Рука дрожала, дрожал и плод, формой и цветом напоминавший далекое солнце.

Сок побежал по моему запястью, намочил манжет. Не знаю, в какой момент я вслепую метнула апельсин в стену, и тот пролетел на волосок от ее головы. Но не успела она обернуться, как я спихнула ящик со стола и оранжевые шары раскатились по всему полу.

– Ты что, рехнулась? Какая муха тебя укусила?

– Я вам не чемодан, чтобы переставлять туда-сюда! Мне нужно встретиться с матерью. Ты сейчас же скажешь мне, где она, и я туда поеду. Одна! – я приподнялась на цыпочки, дрожа от ярости.

– Да почем мне знать! Точно не в старом доме!

Набычившись, я двинулась на нее, зажимая в угол возле раковины, схватила за обтянутые черным крепом плечи и затрясла, не обращая внимания на сдавленные стоны.

– Значит, найду судью и засужу вас всех! Расскажу, как вы меняете дочь на цацки!

Потом оттолкнула ее и выскочила на улицу. Вскоре стемнело, я быстро замерзла. Из самого темного уголка площади мне было видно, как загораются окна и в них движутся женские тени. Они представлялись мне нормальными мамами, которые рожают детей и сами их воспитывают, а с пяти часов уже начинают долго и скрупулезно, как велит холодное время года, готовить ужин.

Впрочем, со временем я лишилась и такого путаного понимания нормальности. Где теперь моя мать? Не знаю и знать не хочу. Конечно, мне ее не хватает – как может не хватать здоровья, крыши над головой или уверенности в себе. На ее месте зияет пустота, которую я ощущаю, но не могу преодолеть. Повернув голову и заглянув в себя, я вижу только выжженную землю. Ночью это зрелище лишает меня сна, порождает чудовищ из того немногого, что у меня еще осталось. Так что единственная мать, которой я так и не потеряла, – это мои страхи.

В тот вечер искать меня вышла Адриана. Два из трех уличных фонарей давно перегорели, погруженная во мрак площадь выглядела пугающе, поэтому она и на шаг не отходила от двери, раз за разом выкрикивая в темноту мое имя. Выдержать эти вопли потерявшейся кошки было трудно, но приходилось терпеть. А она ведь тоже без пальто: вон как притопывает и потирает руки, чтобы согреться. Давай уже, возвращайся в дом, умоляла я про себя. А может, где-то в глубине души: дождись меня, постой еще немного, я почти готова. И она, будто услышав, во весь голос прокричала ответ на обе просьбы.

– Если не вернешься, я тоже останусь здесь и заболею, а все из-за тебя! У меня уже из носа течет.

Я подождала еще немного, прежде чем сдаться и выйти под единственный работающий фонарь. Она увидела меня и бросилась на шею.

– Ладно, решила послать к черту эту квашню и сбежать... – бормотала она, растирая мою онемевшую спину. – Но обо мне-то ты как могла забыть?

Есть я не хотела и сразу легла в постель. С кухни через закрытую дверь доносились голоса. Потом кто-то вошел в комнату, и я притворилась спящей. Это была мать: я узнала ее по шаркающей походке.

– Вот, положи на грудь, а то простынешь, – должно быть, тоже сразу поняв, что я проснулась, буркнула она, откидывая одеяло, и протянула мне разогретый в духовке кирпич, обернутый ветошью, чтобы не обжечься. Тепло медленно растекалось по телу под его тяжестью, пока не добралось до сердца, которое сразу забилось ровнее.

Мать молча вышла, а я тотчас же провалилась в глубокий сон. И не простыла.

Рождество я отследила только по началу школьных каникул и полуночному звону колоколов – их мы слушали, лежа в постелях, потому что на Мессу не пошли. Впрочем, и рыбы на ужин [10]тоже не было: поели только густой овощной похлебки, хотя мне она понравилось гораздо больше тушеного угря прошлых лет – я не любила его скользкую мякоть, но вынуждена была есть из уважения к так чтимым матерью традициям.

Поутру соседки, вспомнив о недавнем горе, собрали нам кое-то для праздничного обеда: бульон из артишоков с клецками, картофельную запеканку с фрикадельками, заливное из индейки... Владельцы кирпичного завода вечером двадцать четвертого все-таки решили выдать рабочим хотя бы одну из задержанных зарплат, и отец сразу же отправился в магазин за нугой. Покончив с мясом, мы разделили ее на куски и захрустели, засидевшись в итоге за столом куда дольше обычного. Но тут Адриана, жевавшая, жадно причмокивая, вдруг подскочила, вскрикнула, схватившись за челюсть, и разрыдалась.