Донателла Пьетрантонио - Арминута

– И одна из них – Арминута, – выкрикнул кто-то с задней парты.

Сестра уже каким-то образом обо всем прознала и после уроков сразу помчалась домой, чтобы рассказать семье. Родители чуть не лопнули от гордости, увидев, что в колонке «дебет» стоит написанная от руки красными чернилами сумма: тридцать тысяч лир.

– Выходит, их теперь можно снять со счета? – спросила мать. Она закрыла сберкнижку, положила на стол, но продолжала пожирать ее глазами.

– Мы их не тронем, – неожиданно резко ответил отец и, помолчав, добавил: – Это ее деньги, она их честно заработала. Что ни говори, а котелок-то варит.

– И по математике у нее тоже твердое «десять», она со всеми этими трудными задачками играючи разбирается, одной левой, – сообщила им Адриана, крутанувшись на пятке.

Поначалу мне действительно нравилась как раз начавшаяся у нас стереометрия: сложные фигуры, пирамиды, пересеченные параллелепипедами, цилиндры с отверстиями в форме конусов в одном из оснований... Я получала удовольствие, вычисляя поверхности и объемы, складывая и вычитая их для расчета общей суммы. Но потом вдруг поняла, что отличные оценки толкают меня прямо в тот самый «счастливый завтрашний день», спланированный двумя матерями, которые даже не удосужились поинтересоваться моим собственным мнением. И я вовсе не была уверена, что хочу продолжать двигаться в выбранном ими направлении. Допустим, следующей зимой я буду учиться в городе, в каком-то лицее. Но где я буду есть, спать? Сможем ли мы после уроков встречаться с Патрицией? В какой-то момент от всей этой неопределенности я уже мысленно согласилась остаться в деревне, с Адрианой и Джузеппе, с родителями, которым меня вернули. Даже с Серджо и тем, другим.

Когда синьора Перилли вернула мне упражнение по латыни с «девяткой», я, на мгновение обрадовавшись, вдруг растерялась и долго стояла, без сил опершись на парту. «Приморская» мать осталась бы довольна, увидев такую оценку: из своего далека она вообще больше волновалась обо мне, чем о своей болезни (вполне реальной, как я по-прежнему верила). Но в минуты печали мне казалось, что она совсем обо мне забыла, выбросила из головы, а значит, у меня нет больше причин жить. Я повторяла слово «мама» так часто, что оно потеряло всякий смысл, став просто гимнастикой для губ. Осталась, выходит, сиротой при двух живых матерях: одна вскормила меня молоком, и этот вкус до сих пор ощущается на языке, другая вернула в возрасте тринадцати лет. Дитя разлук, ложных или тайных родственных отношений, расстояний, я перестала понимать, от кого и по какой линии происхожу. Впрочем, я даже сейчас этого не понимаю.

Начало весны пришлось как раз на мой день рождения, которого, впрочем, никто не отмечал: родители за время, проведенное без меня, забыли дату, а Адриана и вовсе не знала. Если бы я сказала ей, она бы, конечно, отпраздновала этот день по-своему, до упаду прыгая по дому и четырнадцать раз дернув меня за уши. Но я сохранила тайну и поздравила себя сама, сразу после полуночи. А утром сходила на площадь, купила пирожное «дипломат» в единственной деревенской кондитерской и попросила еще свечку, вроде тех, что втыкают в именинные торты. Синьора за прилавком удивленно взглянула на меня и дала свечку бесплатно: выходит, настоящий подарок.

Зайдя в гараж, я сразу взяла спички (знала, где они лежат), заперлась изнутри, воспользовавшись проникавшим сквозь щели светом достала пачку спагетти, положила этикеткой вниз на пыльную полку старого буфета, воткнула в пирожное свечку и подожгла фитиль. Тьма скрадывала размеры предметов, и было легко поверить, что передо мной настоящий торт. Я стояла, глядя на колеблющееся пламя (возможно, виновато в этом было мое дыхание) и не думая ни о чем конкретно, но внутри меня, помимо страха, росла неведомая сила, сияющая, как этот крохотный огонек. Свеча начала плакать расплавленным воском. Когда эти слезы почти добрались до сахарной пудры, я в один выдох задула ее, сама себе похлопала и вполголоса напела в темноте поздравительную песню. «Дипломат» был свежим, рассыпчатым, поэтому я съела его весь, до последней крошки. А после поднялась наверх.

Вечером к нам зашел какой-то мужчина: хотел пригласить на следующий день, в воскресенье, поработать в поле. Было уже довольно поздно, но они с отцом все равно уселись за кухонный стол. Выглядел он совершенным пиратом из-за черной повязки на правом глазу: та удерживалась на положенном месте тесемкой, обегавшей вокруг его головы, почти лысой, не считая пары курчавых седеющих островков на затылке. Из уголка рта свисала незажженная сигара с опаленным от прошлых прикуриваний кончиком, которую он так ни разу и не вынул, поэтому говорил, не разжимая зубов. Я была удивлена и даже немного напугана его внешностью.

– В такой час женушка-то твоя, небось, уже в постели, – говорил он. – Ясное дело, все не оправится от постигшей вас беды. Вот увидишь, как ей завтра поможет вдохнуть немного свежего воздуха! И потом, бабуля Кармела хочет снова с ней повидаться: уж она-то не забывает крестницу. Вот, передала мне для нее. Нужно положить под матрас, там, где она голову преклоняет.

Я не смогла разглядеть, что это был за предмет: он выглядел как мешочек с чем-то внутри. Отец положил его в карман и поднялся, чтобы достать еще бутылку вина: ни мне, ни тем более Адриане не удалось бы до нее дотянуться.

– А ты, дочка, чья будешь? – спросил пират, заметив незнакомое лицо.

– Это моя сестра, – вмешалась Адриана. – Ее соплюшкой совсем дальней родне отдали, но теперь мы ее взяли обратно.

– Да, слыхал про это. Ты тогда завтра поутру тоже приезжай, у меня работы на всех хватит, – ободряюще подмигнул он мне единственным глазом.

Забравшись на свой верхний ярус кровати, Адриана рассказала мне о человеке с повязкой на глазу. Он был таким же бедняком, как мы, и жил в большом доме посреди возделанных полей. Когда-то ему, совсем еще мальчишке, попал в глаз камешек, вылетевший из-под колес мчавшегося на всех парах по шоссе трактора, и парень окривел. За вечно торчащий во рту окурок ему дали прозвище Полсигары, но горе тому, кто осмелился бы назвать его так в лицо.

– А настоящее имя? – спросила я.

– Да я уж и не помню. Но там, в полях, взрослых принято называть «дядя», даже если он тебе никакой не родственник, так что проблем нет.

– И что он такого ей передал? – я качнула головой, указывая на спальню где-то там, за дверью.

– Даже и не знаю. Может, ладанка? Бабуля его старая-престарая и ведовством промышляет. Люди к ней ходят за советами и за лекарством. Когда у меня был коклюш, она прислала сироп – на вкус чистейшее дерьмо, я его всегда выплевывала. А вот настойку от глистов делает по науке: ужасная горечь!