Донателла Пьетрантонио - Арминута

– Но... зачем ей это?

– Затем, что они годами пытались завести ребеночка, да все без толку.

В нескольких шагах от нас двигались остальные, на ходу закидывая в рот пригоршни только что собранных бобов, время от времени раздавался пронзительный голос Адрианы, за которым обычно следовал взрыв хохота. Мать продолжала рассказывать: что сперва как могла отбивалась, но потом забеременела пятым ребенком, а отец потерял работу. Что однажды они всю ночь проспорили, запершись в своей комнате, пока я спала в колыбели в гостиной, а братья – у себя в кроватях. И сдались.

Адальджиза хотела взять именно меня, ничего не понимающую крошку: боялась, что иначе ребенок, особенно мальчик, никогда ее не полюбит.

– Не стала ничего твоего забирать, все новое купила. Я уж твои вещички придержала для того, кто рос у меня в животе, да только дней через двадцать и его в один миг лишилась. Столько крови натекло – ужас, чуть не померла тогда.

– И вы не могли забрать меня обратно? – еле слышно спросила я.

– Адальджиза бы в жизни тебя не вернула: она уже начала заниматься твоим воспитанием, как и обещала.

Я без сил опустилась на землю, уткнув подбородок в колени и отчаянно моргая в тщетных попытках сдержать слезы. Должно быть, уже наступил полдень: мать взмокла, но продолжала молча стоять рядом с полной корзиной в руках, так и не сделав шаг, который стал бы утешением для нас обеих.

С фермы позвали обедать. Мы уходили с поля вместе, все по той же борозде между грядками: растения теперь казались нам близкими знакомыми, почти соседями, а соседей не топчут ногами.

– Вы чего такие кислые? – заливаясь смехом, спросила Адриана, но ответа дожидаться не стала.

Под навесом нас ждал длинный стол: еще теплый хлеб, оливковое масло, миска лущеного гороха, бобы, отваренные с молодым луком, пара кругов пекорино и прошутто из кабана, заколотого по осени. На укрытом от ветра мангале уже жарились шашлыки. Отец беседовал с Полсигары: они пили вино прошлогоднего урожая, нахваливая крепость и цвет. Может, я никогда раньше не видела отца смеющимся, но только теперь заметила, что у него нет нескольких зубов.

Старуха так и сидела в тени дуба. Ей время от времени подносили тарелки, но ела она совсем немного, только хлеб и овощи, никакого мяса, даже во время обеда продолжая принимать посетителей и общаясь с ними на древнем, давно вышедшем из употребления языке.

Она умерла много позже, в возрасте ста девяти лет, так и не встав со своего привычного места. Ее последний вздох, словно язык пламени, в один миг иссушил крону дерева, каждый ее листок. Так все сразу поняли, что бабули Кармелы больше нет. А на третьи сутки после похорон, ночью, с грохотом, перебудившим всю округу, дуб-исполин рухнул (как раз в правильную сторону, чтобы не задеть дом) и еще много лет служил семье Полсигары источником дров. Кто знает, может, он и сейчас согревает их зимними вечерами.

Было около полудня, и мальчишки вовсю гоняли мяч на площади, когда прибежал сын Эрнесто: мол, мне к четырем нужно в бар его отца, кто-то собирается перезвонить. Сам он с тем человеком не говорил и, конечно, не знал, кто это. Интересно, кому я могла понадобиться? Размышляя над этим вопросом, я так замечталась, что даже за обедом ковыряла картошку с фасолью без всякого аппетита.

С утра мы с матерью ходили получать аттестат об окончании средней школы. Как всегда после смерти Винченцо, она надела черное: на этот раз это были мятая юбка и застиранная блузка. В коридоре еще висели результаты итоговых экзаменов, и я показала ей строчку своих отличных оценок, но это ее нисколько не тронуло. Она считала, что мне все дается легко, даже не представляя, как долго пришлось ломать голову над латинским упражнением с парой aut [11], стоящих так далеко друг от друга, что я никак не могла уловить смысл. К счастью, на втором часу мучений учительница, проходя мимо моей парты, дважды сложила губы в подобие o [12], превратив этим немудреным заклинанием запутанный клубок мыслей в четкую и ясную прямую.

Входя в класс, где вручали аттестаты, я почувствовала, как мать провела рукой по моей спине, задержавшись под лопаткой. Польщенная и в то же время напуганная этой первой за столько лет лаской, маленькая девочка во мне съежилась от удовольствия, как это делают собаки, но тут же отпрянула и сделала шаг в сторону. Я ужасно стеснялась ее растрескавшихся пальцев, ее потертого траура, невежества, сквозившего в каждой ее фразе. А этот ее невообразимый диалект, издевательски всплывавший даже когда она старалась говорить на правильном итальянском! Как же мне было стыдно!

Таксофон находился в глубине заведения Эрнесто, под окном, на самом солнцепеке. Здесь стоял кислый запах дешевого вина, слышались тягучие разговоры стариков, умудрявшихся напиться даже за обедом. И это в такую жару! Я пришла заранее и ждала звонка, с трудом удерживая равновесие на ветхом барном стуле, шатавшемся от каждого движения, поэтому, услышав трель, сразу вскочила на ноги. Эрнесто снял трубку, протянул ее мне, но я ответила не сразу: боялась, что не сдержусь, услышав знакомый голос. Сколько времени прошло! Задыхаясь от жары и волнения, я закрыла и тут же снова открыла дверцу кабины таксофона, выждала еще пару секунд, с ужасом думая, что нужно поторопиться, иначе она повесит трубку, может, даже навсегда, и наконец выдохнула «алло» в дырочки микрофона.

Мне казалось, что она тоже должна волноваться, но ничего подобного: она безразлично поприветствовала мое ухо и продолжила лишь с легкой ноткой неуверенности:

– Как ты там поживаешь?

– Слава Богу. Но сперва расскажи, как ты,

– Слышала, ты стала лучшей ученицей? Впрочем, я этого ожидала, – быстро сориентировалась она, нарушив неловкое молчание.

Потрясающая способность узнавать обо всем на расстоянии! А ведь не прошло и пары часов с тех пор, как синьора Перилли попросила нас задержаться в классе после короткой церемонии вручения аттестатов.

– По итогам экзаменов ваша дочь стала лучшей в школе, у нее настоящий талант. И вы не имеете права зарывать в землю. Но мы ведь это уже обсуждали, верно? – спросила она, взглянув на мать в упор, и протянула ей вырванный из тетради лист в клетку. – Вот адреса трех городских лицеев. Обдумайте все хорошенько, потом дайте мне знать, куда собираетесь подать документы. И в дальнейшем, если не возражаете, хотела бы попросить вас держать меня в курсе ее успехов в учебе.

Мне она принесла целую сумку книг на лето, а на прощание, обеими руками приподняв мою голову под подбородок, как редкую драгоценность, поцеловала в лоб. Одно из колец зацепилось за локон, и даже когда ей удалось выпутаться, клок волос так и остался в плену бразильского аметиста. Я сделала вид, что не заметила, и крошечная частичка меня пробыла с ней еще какое-то время.