Донателла Пьетрантонио - Арминута

Дойдя до двери, мать вдруг обернулась, словно наконец-то обдумала ответ:

– Может, мне и не посчастливилось в школу ходить, да только я, синьора учительница, вовсе не дура и сама понимаю, что у нее, – она коснулась моей головы, – мозги для учебы заточены. Уж как-нибудь разберусь, как это дело устроить, заставлю ее продолжать.

В голосе, доносившемся из трубки, не слышалось немощных интонаций: даже после многокилометрового путешествия по проводам он казался глубоким, полным сил. Его обладательница вовсе не была убита горем и, похоже, совсем забыла о своей болезни. На миг я подумала, что она пошла на поправку и вот-вот выздоровеет – может, потому и позвонила? К моему собственному удивлению, чем реальнее становилась столь желанная для меня перспектива, тем быстрее рос подступивший к горлу ком. Я больше не знала, чего хочу, и только смущенно молчала, а она продолжала размеренно чеканить:

– Мать, наверное, уже рассказала, что мы хотим подобрать тебе самый лучший лицей? Ты этого заслуживаешь.

Но даже эти слова меня не тронули: она произнесла их так, словно была не моей матерью, а престарелой тетушкой с кучей денег, готовой профинансировать мое будущее.

– Значит, я вернусь домой? В деревне лицеев нет, – улучив момент, попробовала вставить я.

– Вообще-то я думала устроить тебя к урсулинкам, у них прекрасный интернат для школьниц. Все издержки за мой счет.

– Даже и не думай. И потом, я уже не школьница, – бросила я сухо.

– Хорошо, поищем другой вариант. Может, найдем достойную нашего доверия семью: будешь жить на полном пансионе.

– Почему мне нельзя просто вернуться домой? Что я вам такого сделала? – почти выкрикнула я.

– Ничего, что ты. Пока не могу объяснить, в чем дело, но меня и правда заботит, где ты продолжишь учебу.

К телефонной кабине подошел какой-то мальчишка. Он принялся вышагивать взад-вперед, нетерпеливо поглядывая на меня. Я потянула за вертикальную ручку, прикрывая дверь, и выпалила:

– А родители Патриции не согласятся меня принять?

– Не думаю, что это подходящая семья. Не волнуйся, у нас еще много времени, успеем все устроить.

На заднем плане послышался шум, как будто отодвинули стул, потом низкий мужской голос, но утверждать я бы не стала: это могли быть помехи на линии.

– Кто это там с тобой, папа? – спросила я, вдруг осознав, что взмокла. Мальчишка постучал в стекло, потом еще несколько раз, указывая на часы.

– Нет, телевизор, – ответила она. – Кстати, пришлю-ка я один вам: думаю, у вас его нет.

– Сама привезешь?

– Нет, не смогу, закажу доставку.

– Тогда не трать деньги, мне он не нужен. Вы, значит, уверены, что в сентябре я переезжаю? А то мы здесь летом вечно играем посреди дороги, даже по сторонам не смотрим.

Я надеялась спровоцировать ее, но она не отреагировала, только сказала, что торопится – вероятно, даже больше, чем мальчишка, пыхтя нарезавший круги за дверью. На заднем плане снова раздался голос (я не поняла ни слова), потом какой-то странный звук, похожий на плач. Она пообещала перезвонить, поспешно пожелала удачи, бросила «до встречи» и отключилась, не дав мне вставить ни слова, а я так и осталась с мокрой от пота трубкой в руке, чувствуя, как внутри под прерывистое ту-ту-ту разгорается ярость. До встречи? Как бы не так! Больше мы не увидимся. И никаких «мам», даже про себя: буду звать ее Адальджизой, причем таким холодным тоном, чтобы само это имя скрылось под толщей льда. Вот теперь я действительно ее потеряла. А следующие пару часов даже считала, что смогу забыть.

– Так вот кто это был: Арминута, – скривился мальчишка, когда я вышла, и сплюнул на землю, нагло поглядывая на меня.

– Заткнись и звони, раз тебе так срочно, а то позову братьев, они тебя в клочки разорвут, – прошипела я сквозь зубы.

Ближе к вечеру я сидела на кровати, гладила Джузеппе по голове, перебирая кудряшки (ему явно нравилось – во всяком случае, он молчал и не двигался) и размышляла. Каких же усилий ей, должно быть, стоило не разреветься, услышав меня почти через год молчания. А, может, она и ревела, просто иногда на пару секунд прикрывала микрофон рукой – уж кому-кому, а мне был хорошо знаком этот жест. Раз она все еще не может меня забрать или даже объясниться, этому наверняка есть какая-то серьезная причина. В конце концов, малолетки вроде меня далеко не все понимают. Но я почему-то была уверена, что обязательно вернусь домой, не сейчас, так чуть позже, пусть даже разговор об этом больше не заходил. Ну, значит, будет сюрприз, на сей раз приятный.

Она ведь все это время думала обо мне, беспокоилась о моем будущем, искала возможности встретиться – чего еще желать? А я ответила неблагодарностью и теперь мучилась, не зная, как ее найти, чтобы извиниться. Слезы скатились по моим щекам, закапали на лицо Джузеппе, и он открыл глаза.

Надо сказать, я сожалела и об отказе от телевизора: он мог бы хоть чуточку утешить Адриану, когда я уеду в «старшую школу», как она это называла. В семье уже был один, подержанный, подаренный кем-то по случаю, но тот через пару месяцев сломался и отправился в гараж незадолго до моего приезда. а починить его или купить новый было не на что. Зимой мы часами просиживали на диване у вдовы с первого этажа за просмотром «Сандокана» [13]: хрустя жареным нутом, оплакивали вместе с ней участь Марианны, Жемчужины Лабуана, скончавшейся в могучих объятиях Тигра Малайзии – по нему мы вообще с ума сходили, хотя он и заявил, что никогда больше не полюбит ни одну женщину. Так что в порыве гордости я лишила Адриану удовольствия, которое могло бы скрасить мой скорый отъезд, и мне было стыдно.

В тот июньский день я разрывалась между двумя моими матерями. Но по прошествии времени куда чаще вспоминаю, как там, в школе, рука первой на секунду сжала мое плечо, и до сих пор не могу понять, почему ей была доступна только такая скупая ласка.

Прошло не так много времени, чуть больше года, но это был самый длинный год в моей жизни, и он сильнее всего повлиял на мое будущее. Жаль, что по молодости я была слишком занята борьбой с течением, чтобы увидеть всю ширину реки, в которую упала.

И вот я уже поднимаюсь по другой лестнице все с тем же чемоданом в одной руке и набитой обувью сумкой в другой. Отец долго кружил по дворам в поисках парковки: он не привык ездить в город на машине, но выбрал именно ее, чтобы спокойно помолчать в дороге. На перекрестках ему сигналили, проклиная за нерешительность, а я была слишком расстроена отъездом и не могла помочь. Уже переступив порог родительского дома, я на мгновение задержалась, последний раз взглянув на рыдающего и тянущего ко мне ручонки Джузеппе: мать с трудом его удерживала. Иди, иди, велела она, стараясь перекричать малыша, и мы вышли. Адриана прощаться отказалась: она разозлилась, что я нарушила нашу клятву всегда быть вместе, и спряталась в гараже.