Донателла Пьетрантонио - Арминута

– Не желает жить здесь, с нами, кошка подзаборная. Хочет ехать с тобой в город, Упрямая, хуже осла: в школу не ходит, даже отцовских затрещин не боится, вот ведь дрянь какая, а? – недоуменно покачав головой, она взмахнула ножом, и длинная спираль кожуры упала на пол.

– Сейчас закончу и спущусь за ней, – кивнула я.

– Смотри, если решит, что ты с нами заодно, ничего от нее не добьешься. Отец волнуется, боится, что и дочка у него помрет. Как вечер, так он свежее яйцо ей несет, где бы днем ни работал: что в поле, что на заводе своем кирпичном.

Я спустилась за сестрой. Та молча сидела на диване, но, услышав меня, схватила первый попавшийся журнал, сделав вид, что полностью погружена в чтение. На низком столике стояла вазочка с выпечкой, похоже, нетронутая: вдова, предупрежденная матерью, явно пыталась накормить сестру, но Адриана была не из тех, кто легко сдается.

Я села рядом с ней: здесь мы были как дома. Сгрызла сушку, потом еще одну, надеясь увлечь ее своим примером. Устав сыпать дежурными комплиментами, мол, как я выросла да какой стала красавицей, Мария ушла хлопотать в кухню. Она открыла духовку, послышался треск счетчика – мы даже на слух могли определять, на сколько делений он выставлен. Потом до нас донесся запах мясного рулета. Адриана не сводила глаз со страницы «Гранд-отеля», шея напряжена – хоть сейчас в драку.

– Ну, и в чем там дело? – выдохнула я прямо ей в ухо.

– Это же фотороман, разве не видишь? – взвизгнула она с хрипотцой, словно на грани истерики, но глаз не подняла.

– Да я не об этом. Что ты такое затеяла?

– Не знаю, о чем ты, – ответила она тем же тоном, снова не повернув головы, – напротив, скрестив ноги, чуть отклонилась в сторону, увеличивая расстояние между нами и давая журналу соскользнуть в противоположную от меня сторону. Часть страниц перелистнулась, и она с еще большим любопытством начала читать с нового места.

– Говорят, ты отказываешься от еды, в школу ходишь через день. Наверху за тебя волнуются.

– Ага! Волнуются они, как же! Я сдохну, они и бровью не поведут, – она перевернула сразу несколько страниц, чуть не разорвав их пополам.

– Я могу тебе чем-нибудь помочь?

Сестра ответила не сразу, и я взяла ее отощавшую руку в свои. Лица я не видела, но чувствовала, что она потихоньку сдается.

– Когда придет время, я тебе скажу. Все, Мария, пока, – попрощавшись, она захлопнула журнал, поднялась и вышла. Я последовала за ней. Выскочившая из кухни Мария взглянула на меня, поджав губы в бессильном беспокойстве. Адриана уже поднималась по лестнице.

Ужинали мы без нее: она уже ушла в комнату. Я укачивала Джузеппе, который, как только я приезжала, всегда был на мне, пока тот не заснул, а потом присоединилась к ней. Уж и не помню, где провели ночь мальчишки и почему. Сестра сидела на верхнем ярусе кровати, на самом краю, болтая ногами, и остановилась, только когда я стала взбираться по лестнице. Одной перекладины не хватало.

– Это Серджо, осел такой, сломал, – буркнула она и тихо продолжила, даже не дав мне сесть рядом: – Не хочу больше здесь жить. Как ты в город вернулась, чувствую себя никому не нужной. Все время думаю о тебе и о Винченцо, – она кивнула на пустую кровать, которую никто так и не осмелился убрать, и принялась ковырять темную корочку запекшейся крови с тыльной стороны левой руки, зубами, если не справлялись ногти, помогая открыть участок новой кожи, ярко-розовой, нежной, готовой вот-вот поддаться под натиском пульсирующей внутри крови.

– Ты должна устроить так, чтобы я к тебе переехала. Замолви за меня словечко перед той доброй синьорой, – заявила она наконец, словно это было проще простого.

– Откуда ты знаешь, насколько она добрая? И потом, там уже нет места, мы с ее дочерью и так еле умещаемся, – уверенно заявила я.

Конечно, я помнила, что это не так, но вдруг почувствовала внутреннее сопротивление, даже не поняв на первых порах, откуда оно взялось. Я ведь так часто мечтала, что заберу ее с собой, а теперь сидела молча, привалившись к перегородке за спиной, отделявшей нашу комнату от родительской спальни, и тихонько постукивала пальцами по стене.

– Даже если она согласится, кто оплатит твой пансион?

– Вот уж конечно не эти, у них денег нет, – быстро ответила Адриана. И добавила, твердо и размеренно: – Но есть те, у кого они есть. Адальджиза. Во всяком случае, можно попробовать.

Я резко выпрямилась:

– Да как тебе это вообще в голову-то взбрело? Вот уж действительно спятила! Я даже не знаю, где ее искать.

– Ладно, согласились. Но только здесь меня больше ничто не держит. А как с голодухи подохну, не плачь... – она снова начала медленно болтать ногами, глядя в противоположную стену. У нее было передо мной преимущество – своего рода проект с уже достигнутым в уме результатом. И играла она по-взрослому.

– Пожалуйста, давай попробуем рассуждать логически. Адальджиза уже оплачивает мою учебу. Какой ей смысл брать на себя заботу еще и о тебе? Ты, между прочим, не ее дочь, – я почувствовала, что взмокла.

– Например, из-за моей тоски по тебе, раз уж на то пошло. Адальджиза ведь забрала тебя на несколько лет, а потом вернула обратно.

Чтобы пресечь ее нападки, мне пришлось перейти в глухую оборону:

– Она сделала это только потому, что была больна и не могла обо мне позаботиться. Она хотела меня защитить!

Если бы Адриана в этот момент взглянула мне в лицо, может, она бы и остановилась. Но ее глаза все еще блуждали по грязной белой стене напротив и не видели моего отчаяния.

– Больна, конечно! Большая, а все в сказки веришь! Беременная она была, вот и тошнило. Или об этом ты тоже не подумала?

– Какая же ты набитая дура! – воскликнула я, покачав головой. – Она же бесплодна, потому и меня удочерила.

– А я думаю, это муж у нее импотент. Как бы то ни было, сейчас у нее есть ребенок, и вовсе не от карабинера. Вот с чего вся эта катавасия.

– Да что ты понимаешь, сплетница безмозглая! – и я отвернулась, задыхаясь от отвращения. Кровь яростно пульсировала в висках, сердце билось, словно кулаки плененного черта.

– Все об этом знают. Я слышала, как мама с папой обсуждали: мол, ребеночек-то растет, а на крещение так и не позвали, нехорошо.

Вот так и вышло, что в рождественский Сочельник 1976 года Адриана открыла мне всю правду. За праздничным столом только мы вдвоем ничего не ели, иначе бульон из артишоков с клецками чудесно расцветил бы снег, выпавший на день Св. Стефана [15].

Я сидела на верхнем ярусе двухэтажной кровати, которую Адальджиза прислала нам годом раньше, и мне нечего было ответить. Тогда, схватив ее за левую руку, я как можно глубже погрузила ногти в плоть, вновь открыв старую рану. Мы молча смотрели, как из царапин от единственного оставшегося у меня оружия потекла кровь. Адриана не кричала и не пыталась увернуться. Наконец я выдернула ногти из раны и пнула ее в спину, стремясь одним ударом сбросить на пол. Но она уже не раз падала сверху и умела приземляться. А я рыдала так отчаянно, как еще никогда в жизни.