Донателла Пьетрантонио - Арминута

Наконец мы кое-как добрались до нужного адреса. Дом располагался в паре километров от пляжа и всего в нескольких кварталах от лицея, где мне предстояло учиться, – другой конец города от места, где я жила до прошлого года. Выйдя из машины, я подняла голову и увидела строгое, но гармоничное здание, выкрашенное в светло-коричневый цвет. Дверь на третьей лестничной площадке была приоткрыта. Я на секунду остановилась, пытаясь дышать ровнее, чтобы успокоить колотящееся сердце, и уже собиралась постучать, когда дверь медленно распахнулась. В сумраке проема возникла девушка колоссальных размеров – так мне, во всяком случае, показалось по сравнению с моими скромными габаритами. Она выдала уверенное раскатистое «привет»: голос оказался мелодичным и звонким, как будто в нем звенели крошечные колокольчики, не затихавшие еще пару мгновений после того, как его обладательница замолкала.

– Заходи, мама сейчас вернется, – сказала она, перехватывая чемодан.

Я двинулась за ней в комнату, которую нам предстояло делить. Предназначавшуюся мне кровать уже занимали две обувные коробки и одежда на весь следующий учебный год. Вещи были сложены аккуратными стопками, как подарки невесте за день до свадьбы. Мои будущие учебники стояли на полке в стеллаже, на который мне указала Сандра, тетради лежали наготове на столе, возле калькулятора: здесь явно побывала как всегда щедрая Адальджиза.

– Это твоя тетя принесла, – подтвердила Сандра, взглянув на меня своими огромными карими глазами, слегка удивленными из-за того, что что я не радуюсь опередившим мой приход подаркам, тем более настолько своевременным: моя собственная одежда выглядела довольно потрепанной. Но подарки уже успели мне надоесть.

Я тоже оглядела ее – краем глаза, незаметно. Несмотря на рост и ширину плеч, благодаря гладкой, будто детской коже и огромному, но совершенно ангельскому личику она выглядела куда младше своих семнадцати.

Ее мать поднялась вместе с моим отцом, которого встретила на лестнице: он подзабыл фамилию семьи, которая меня приняла, и блуждал по этажам, трезвоня в каждую дверь. Синьора Биче отвлекла его от этого занятия и утащила наверх, без умолку тараторя с сильным тосканским акцентом, странным образом сохранившимся вдали от родного дома. Она отвела нас на кухню, поставив на стол тарелку свежеиспеченных кантуччи [14], а отцу – еще и рюмочку vin santo, чтобы было куда их макать.

– Всегда беру их с собой, когда еду к старшей дочери во Флоренцию. Да вот, сами попробуйте, – она дождалась одобрительных комментариев отца, потом повернулась ко мне, еще жевавшей первое печенье, на глаз измерила мою талию, переглянулась с дочерью и развела руками. – Какая же ты худышка! Взгляни-ка на нас!

Стоило ей рассмеяться, объемная грудь колыхалась, словно в шторм, а нижняя челюсть с торчащими клыками выезжала вперед, придавая сходство с добродушным бульдогом.

Уверена, синьора Биче с первого взгляда поняла, что я страдаю вовсе не от плохого аппетита. За те годы, что мы прожили рядом, она никогда не предлагала себя в качестве замены той, кого я утратила, ограничившись заботой о моем питании, гордостью от моих успехов в учебе и ромашкой после ужина – изобретенным ей самой ритуальным средством против бессонницы, а это и так было намного больше, чем от нее требовалось.

По утрам, приходя нас будить, она всегда заставала меня с открытыми глазами, частенько еще и с книгой в руках.

– Вот молодец! А взгляни-ка на эту засоню, – говорила она, кивая в сторону своей огромной дочери, спящей под двумя одеялами. Поначалу мы заговорщицки переглядывались, а потом и в самом деле начали ее так называть.

Я до сих пор благодарна синьоре Биче, хотя после окончания экзаменов так ни разу и не зашла к ней в гости: у меня нет привычки возвращаться к тем, с кем я рассталась.

В тот день, прежде чем отпустить отца, я пересмотрела одежду на кровати, надеясь, что она подойдет Адриане, но все, кроме шапки и шарфа, было ей велико. Не сердись, в субботу приеду сразу после школы, жди на площади в три, написала я в записке, которую отдала ему вместе с вещами.

– Если придется, не стесняйтесь, дайте ей пару подзатыльников, как собственной дочери, – сказал отец синьоре, направляясь к двери. Разумеется, он не мог знать, что она на такое не способна, но грубовато, единственным известным ему способом, попросил любить меня, как родную: сейчас, после стольких лет, мне уже гораздо проще в это поверить.

– Если решишь вернуться с почтальоном, помни, что по субботам он в город не ездит, так что рассчитывай время до автобуса, – велел он мне, а потом, снова обращаясь к хозяйке, добавил: – Может, стоит проводить ее до остановки, по крайней мере в первый раз. Она, конечно, отличница и все такое, но без подсказки ни в жисть не найдет.

Прозвучало так, будто я любимая дочь заботливого папочки, хотя на самом деле он никогда ни обо мне, ни о других своих детях не беспокоился. Или, может, я просто этого не замечала. Я опустила голову, стараясь скрыть нахлынувшие эмоции.

– Давай-ка, расправь плечи, а то горб отрастет, – и он энергично хлопнул меня по спине: я еще долго чувствовала между лопаток отпечаток тяжелой отцовской ладони.

Увидев мое смятение, Сандра предложила:

– Давай помогу разобрать чемодан.

– Ты не против, если я тут повешу кое-что? – робко спросила я.

– Брось, конечно, нет! Вот, держи булавки.

Это был рисунок, сделанный сестрой в дождливый день, оборвавший наше лето: мы с ней стоим на цветущем лугу, держась за руки. В другой руке у меня книга (на обложке написано «История»), а у нее бутерброд: легко узнаваемый ломоть мортаделлы с белыми кружочками жира среди розовой мякоти. Мортаделлу она любила больше всего. И еще одно различие, уловленное острым карандашом: ее улыбка открывала зубы, моя – нет. Она всегда был гениальна, моя Адриана.

Я закрепила листок бумаги на стене за столом, а под ним – платок, который она повязывала, прикрывая голову от солнца: его я взяла без спроса, до следующего года он бы явно не дожил, слишком уж часто я видела его у нее на шее – например, когда мы собирали бобы. «Я от него потею, но зато кровь из носа не льет», – говорила она.

Прикалывая к стене уголки ткани, я почувствовала запах Адрианиных волос, и уныние понемногу отступило, как жар во время болезни. С тех пор выцветшие геометрические узоры у меня на глазах каждую ночь превращались в дома, грубо очерченные деревья, корзины, и все это светилось, пульсировало в темноте. Я постоянно думала о ней и о заключенном нами соглашении, которое, как она считала, я предала. Оправдаться можно было, только взяв ее с собой. Я уже оценила размеры комнаты: да, еще одна кровать вполне встанет. Но как узнать, не будет ли в тягость Сандре, ее матери и отцу, с которым я к тому времени уже познакомилась, еще один гость? То-то они похохочут над острым язычком Адрианы, то-то удивятся ее взрослости и здравомыслию!