Донателла Пьетрантонио - Арминута

Я уже давно чувствовала, что должна отплатить ей за привилегии, которыми наслаждалась в ущерб ей, пусть даже из нас двоих именно она выглядела более подготовленной к самостоятельной жизни.

Чего только не могло приключиться с ней в мое отсутствие! Ночами я видела ужасные сны об обрушившихся на ее голову несчастьях: в конце концов, мы уже потеряли брата, так может, сам этот дом притягивает беду? Бессонница тех первых дней была целиком посвящена Адриане. Впрочем, со мной уже много лет одно и то же: если меня что-то волнует, я только об этом и думаю, не в силах уснуть. Время от времени пробую какие-то средства, новый матрас, недавно появившийся препарат, модную технику релаксации или еще что... Но безрезультатно: я точно знаю, что не позволю себе отключиться надолго, потому что каждую ночь на подушке меня ждут все те же мрачные кошмары.

Я быстро привыкла к этому дому, к этой семье, включавшей еще синьора Джорджо, отца Сандры, кроткого молчаливого мужчину, единственного худощавого среди этих толстух: жена поначалу из сил выбивалась, пытаясь его откормить, но давно сдалась. Зато ей, как настоящей ведьме, все-таки удалось на пару килограммов увеличить мой вес, иначе меня просто не стоило бы есть. Она клада мне такие огромные порции, что в конце концов я стала смущенно оставлять недоеденное на тарелке.

В первый день синьора Биче, как и просил отец, проводила меня до школы, Правда, вскоре я разведала путь покороче: мимо балкона с щебечущими в клетке канарейками, с которыми здоровалась каждое утро.

– Дальше не стоит, спасибо, – сказала я, увидев несколько групп вопящих мальчишек у входа в бледно-желтое здание, и направилась к открытой двери. В горле от волнения и страха как всегда стоял ком. Из своего класса я знала только одну девушку, с которой много лет назад ходила вместе в бассейн. Я шла, не поднимая головы, поэтому не заметила ее, но она сама меня окликнула, и мы сели рядом. Оказывается, они с семьей переехали в этот район совсем недавно.

– А ты как попала в этот лицей? Ты разве больше не живешь у северного пляжа? – спросила она меня через несколько дней.

Я открыла было рот, чтобы ответить, но сразу же его закрыла, не зная, что сказать: разумеется, не правду, но и достаточно убедительная ложь тоже как-то не приходила мне в голову.

– Это долгая история, – пробормотала я наконец за секунду до спасительного звонка. Ладно, расскажу в следующий раз, а пока придумаю, что соврать.

Так начались годы моего стыда. Это чувство больше не покидало меня, словно неизгладимое пятно или винно-красная родинка на щеке. Чтобы оправдаться перед окружающими: учителями, одноклассниками, парой всеми брошенных стариков, с которыми была знакома раньше, – я сконструировала красивую сказочку, раз за разом повторяя, что моего отца-карабинера перевели в Рим, но мне не хотелось уезжать из города, и теперь я живу у родственников, а по выходным езжу к родителям в столицу. Эта ложь оказалась более правдоподобной, чем то, что произошло на самом деле.

Но однажды Лорелла, моя соседка по парте, позвонила спросить, не дам ли я ей тетрадь по математике.

– Конечно, я занесу. Ты где живешь? – поспешно ответила я.

– Брось, мы с мамой как раз на твоей улице, какой дом?

Поняв, что оказалась в ловушке, я обреченно продиктовала ей адрес и этаж. К счастью, дома была только синьора Биче.

– Сейчас зайдет моя одноклассница. Скажете, что Вы – моя тетя, ладно?

– Конечно, только не забудь называть меня на «ты», – сочувственно подмигнула она, сразу все поняв, и пошла открывать Лорелле дверь. – Проходи, племянница тебя ждет.

Она также настояла на том, чтобы в субботу проводить меня до остановки. Поездка показалась мне бесконечной, в сердце потихоньку проникал страх: а вдруг в деревне обо мне уже забыли? Мы прожили вместе так мало, что такой вариант выглядел вполне реальным.

В понедельник я отправила сестре открытку, попросив передать остальным привет, и в дальнейшем выработала привычку посылать такие хотя бы раз в неделю, чтобы напомнить родителям, что жива и скоро буду дома. Для Адрианы и Джузеппе я рисовала сердечки, приписывая рядом «чмоки-чмоки». Но время от времени почта ходила так медленно, что, приезжая на субботнем автобусе, я опережала открытку.

В тот, первый раз дорога была перекрыта из-за аварии в нескольких километрах от деревни, и мы долго стояли в пробке. Наверное, сестра уже устала меня ждать, если вообще пришла. Когда автобус наконец миновал табличку «Добро пожаловать», я испугалась, что ее нет на площади, и мне придется идти домой одной. Но она стояла там, уперев руки в боки и расставив локти в стороны, на лице – знакомая недовольная гримаса. До четырех оставалось всего несколько минут.

– Я не стану ждать тебя часами, у меня свои дела есть, – выпалила она.

На улице было тепло, но Адриана, не боясь показаться нелепой, надела шерстяную шапку, которую я передала с отцом: на присущем ей театральном языке это означало, что она меня простила, хоть я ее и бросила. Мы сжали друг друга в объятиях.

Похоже, кроме нас никто не рассматривал мое возвращение в город как долгую разлуку. Мать вела себя так, будто я вышла на пять минут купить пачку соли в табачной лавке, хотя все-таки оставила на плите немного пасты и даже подогрела ее, пока я умывалась с дороги: должно быть, поняла, что я не успею поесть после школы.

– Опять она, – скривился Серджо, увидев меня. За неделю здесь ничего не изменилось.

В одну из декабрьских пятниц у меня поднялась температура, и в субботу синьора Биче была непреклонна: никаких поездок на автобусе. Я позвонила в бар Эрнесто, чтобы попросить его сообщить об этом родителям. Он сказал: мол, ладно, – но кто знает, расслышал ли он хоть что-то за шумной болтовней посетителей и непрерывным звоном бокалов. В первую очередь мне не хотелось, чтобы Адриана ждала меня на остановке. Сосчитав дни до рождественских праздников, я стала вычеркивать их один за другим, как только они проходили.

По возвращении я нашла ее исхудавшей и со всеми в ссоре. Даже мне, когда я вошла с тяжелой сумкой, она едва кивнула и вскоре, не поднимая глаз, убежала вниз, к вдове: видимо, хотела, чтобы я узнала о случившемся от кого-то другого.

– Что это с ней? – спросила я у матери, чистившей картошку на кухне. Рядом, на полу, стояло ведро с очистками.

– С кем, с сестрицей-то твоей? Да она, похоже, совсем спятила: не жрет ничего, только одно яйцо, взбитое с марсалой, рано поутру, и то так, чтобы ни одна живая душа не видела, а иначе вскакивает и убегает. Я только сготовлю – и сразу в комнату ухожу.

– И в чем проблема? Почему она так себя ведет? – чтобы не говорить ей в спину, я села рядом, поставив тарелку с тушеной репой и фасолью, которую она для меня оставила, на кухонную полку.