Иван Алексеев - Херувим четырёхликий

Действительно лето. Постриженные кусты аккуратными зелёными кубиками в пояс высотой огораживают вытянутую центральную площадку, посыпанную мелкодроблёным камнем, со светло-зелёным травяным газоном посередине. Кусты выстроены прямыми линиями вдоль вытянутых боков площадки и овалом за венчающим её памятником. На круглом белокаменном постаменте замер темный бронзовый идол — возмужавший кудрявый арап в длинном расстёгнутом сюртуке с развевающимся подолом, назначенный день и ночь смотреть в неведомую даль, пророчески подняв правую руку. За памятником, перед густыми кустами — гибкие стволы высокой раскидистой акации. У подножия памятника весёлые ромашки и шары хризантем, белые, жёлтые, лиловые — в вытянутой стеклянной банке с водой, строгие красные гвоздики и нежные разноцветные розы лежат на камне рядом с банкой. Под монументом надпись на бронзовом свитке — «Пушкин», чуть ниже — «1950».

Александр сбавил шаг, задумался над происходящим с его памятью. Глазами он видит покрашенные в весёлый жёлтый цвет стены и белые окна дома Волконских, выходящие во внутренний двор, видит легко одетых людей, прогуливающихся по двору и сидящих на резных белых скамеечках с удобными высокими спинками, видит газонное раздолье нежной травки, колышущиеся листья акаций, строгие недвижные ряды куцых кустов, вымощенный булыжником двор вокруг площадки и выложенные широкой серой плиткой дорожки вдоль стен. Но на эту жизнерадостную картинку накладывается крутящаяся в голове другая, скучная, в которой то же здание представляется не крашеным, а весь двор — каменным, без площадки, памятника и зеленых насаждений, вымощенным другим булыжником, не таким ровным и с большими зазорами. Ещё его напрягало прочитанное на памятнике имя. Он был почти уверен в том, что невозможно ему быть не только полным тёзкой, но и однофамильцем запечатлённого в бронзе поэта, но, пытаясь вспомнить другую, свою фамилию, странным образом не мог этого сделать.

Одетый не по сезону и временам курчавый задумчивый мужчина обошёл деревья и кусты, прикрывающие памятник с тыльной стороны, и оказался перед каретными дворами. На воротах одного из них он прочитал «Кафе», чуть ниже и мельче — «У Бирона». Это имя сходу присоседилось к «Пушкину», а к «Бирону» с готовностью прицепилось следующее — Волконских, словно кто-то у Волконских рассказывал, что впервые на этом месте поселился Бирон. Пока он гнал из головы Волконских вместе с Бироном и думал, голоден или нет, ноги сами вели и подвели к двум пустым белым столикам у двери в кафе, которую оставалось только открыть.

Внутри, в помещении, исполненном в белых тонах: стены с литографиями, потолок, столы и стулья, светильники — всё белое; за столиком в дальнем левом углу, напротив стойки, — одинокий посетитель.

Мужчина в сюртуке подошёл к стойке и нерешительно посмотрел на занятый столик с неказистым угощением: два блюда с не начатой яичницей, хлеб на тарелке, приборы, два стакана компота и две чашки кофе.

Сидевший за столиком бодрый пожилой мужчина приветливо улыбнулся и поднялся навстречу. Несмотря на возраст «хорошо за семьдесят», который выдавали скрывающий залысины «ёжик» коротких седых волос, глубокие продольные морщины в виде огибающей нос и рот незамкнутой «восьмёрки» и ослабшая кожа под подбородком и на шее, — это был крепко сложенный светлый старик, в голубой рубашке с коротким рукавом, с простым круглым лицом и странно знакомыми серыми глазами, веявшими располагающим духом основательности, устойчивости и прямоты.

Неопределенных лет и соответствующей комплекции женщина за стойкой, которую кудрявый в силу её маленького роста поначалу не заметил, удовлетворённо произнесла:

— Ну вот вы и дождались своего Пушкина!

— Пушкина? — удивился Александр.

— Ну да, вас. Он который раз приходит и заказывает одно и то же на двоих, — ответила женщина за стойкой. — Кому вторая-то порция, спрашиваю? А он — товарищу. Какому товарищу? — Пушкину. Съест свою порцию, посидит, помолчит и уходит.

Всё это официантка выпалила скороговоркой, под скачущие в глазах весёлые искорки догадки о розыгрыше, в котором она участвует.

— Хотя я не тот, за кого вы меня принимаете, но всё равно. Здравствуйте, милостивый государь. Здравствуйте, сударыня. Наверное, так человек в моём облачении должен желать здоровья?

— Наверное, — соглашается седой. — Одетые соответственно нынешнему 2015-ом году здороваются проще.

— Судя по возрасту памятника, примерно такой год я и насчитал. Получается, если бы я был поэт, которого Вы ждёте, мне должно быть больше двухсот лет. Хорош ли аппетит у людей в таком возрасте? Это мне? — показывает на яичницу и кофе.

— Да, конечно. Вам. Я ведь давненько жду вас, Александр Сергеевич, но… это так неожиданно.

— Мне бы тоже хотелось узнать ваше имя, сударь, раз вы назвали моё.

— Владимир Михайлович.

— Очень приятно. Позволите перекусить?

«Ну конечно, меня разыгрывают, — размышляет седой, — кто-то решил устроить эту шутку с аниматором. Ведь я рассказывал о своей затее с ужином на двоих. Да и официантка после второго моего прихода выспросила, кого я жду… Хотя есть что-то необычное в этом посетителе. Говорит он со странными интонациями. И не очень похож на аниматора, которые здесь крутятся, чтобы заработать на фото для туристов. А ну как, появись здесь Пушкин, узнали бы его посетители музея-квартиры, или приняли за очередного ряженого? И откуда он появился? Если из квартиры, то там полно туристов, служащих музея, охраны. Похоже, в своём желании поговорить с поэтом я зашёл слишком далеко».

Все эти мысли пролетели в голове старика за одно мгновение, но где-то в уголке сознания всё-таки таилась надежда на чудо.

«А вдруг настоящий… Но ведь оттуда ещё никто не возвращался?»

«Нет, это не Пушкин. Хотя вот и бакенбарды, и локоны, и сюртук — всё вроде настоящее».

Между тем посетитель доел яичницу и весело поглядел на соседа:

— Ваше лицо мне знакомо. Мы не встречались?

— Вряд ли. А вы очень похожи на портрет поэта.

— Ну и что. Вы же не верите, что перед вами живой Пушкин? Я вот в это не верю. Потому что, честно говоря, знаю, что не поэт. Правда, с другой стороны, я не помню, что делал накануне, и странным образом не могу вспомнить себя. В голове сумбур и пустота, как после славной попойки. Да ещё умудрился проспать полдня в его кабинете, отчего страдаю чудными видениями. Хотите, расскажу последнее, от которого я как споткнулся на зиме и на дуэли, где не мог быть?

— Помню убранный с улиц в сугробы утренний снег, казавшийся серых тонов. Помню нетронутый снег, на Чёрной речке, белый, белее свежего белья. Помню предсказание гадалки про смерть из-за жены — смерть придёт от белой лошади и от белокурого красавца. И вижу Дантеса, который целит прямо в меня.