Иван Алексеев - Херувим четырёхликий

А женщина, на которую посматривали оба мужчины, действительно заслушалась — ей понравился Владимир Михайлович.

Она никогда не признавалась себе и тем более кому другому, но так получалось в её жизни, что желанным становился мужчина, который её поначалу обругивал. Правда, чувства, которые она испытывала теперь, были другие, не те, которыми она награждала мужчин раньше. Владимир Михайлович был стар, да и её женские инстинкты притупились, так что она успела увериться, что мужчины ей больше совершенно не интересны. А получается, что ошиблась. Оказалось, мужчины бывают интересны не только по своему прямому предназначению.

К тому же она ошиблась вдвойне, потому что этого замечательного старика видела раньше. Это он был в компьютере сына, лицом во весь экран, пугая требовательными глазами, как пугают сектанты. Из-за него она сына отругала — дура! Никакой этот мужчина не сектант. Просто умный, приятный и трезвый пожилой человек, каким и должен быть настоящий мужчина, что молодой, что старый.

— А знаете, Владимир Михайлович, отталкиваясь от вашего расследования, можно чуть изменить реконструкцию разговора царя с поэтом, — сказал двойник Пушкина, заполняя паузу.

— Мне, например, представляется, что ту их беседу начал царёв спрос за атеизм: осознал ли, раскаялся или нет? Был ли при этом Николай Павлович поражён взглядами поэта на церковную традицию, чем-то схожими с хранящимися в царской семье преданиями? — возможно, но вряд ли до шока. К тому же нужно учесть тот факт, что после посещения Жуковским Михайловского Пушкин готовился к возможной встрече с императором и целенаправленно изучал историю Птолемеев, пытаясь понять, что в ней находит воспитанник Василия Андреевича. Идея соправительства монарха и поэта, по примеру младшего Птолемея и Каллимаха, на русскую почву никак не ложилась. Поэту было ясно, что он нужен самодержцу в другом качестве — оба они понимали, в каком. А что до связи с мятежниками, то Николаю Павловичу после объяснений про историю появления стихов «На 14 декабря» было достаточно слов Пушкина: «Пошёл бы, но не с ними, а к ним; не вставать в ряды, а уговорить разойтись». И вот тут они согласно поговорили о судьбе Романовых в случае успеха мятежа, начав с признания Николая о выборе главарям той казни, которую они уготовили царской семье от мала до велика. Здесь Пушкин заметил, что век царской фамилии пока на наступил. Триста лет отвела судьба Птолемеям. Столько же провидение отмерило Романовым. Смогут ли они избежать роковой трагедии, зависело от обучаемости потомков Николая Павловича. В этом и был урок аналогии, магически тянувшей молодого императора перечитывать древнюю историю.

— Вот когда Николай Павлович мог испытать шок, признав в Пушкине провидца! — закончил свою версию кучерявый, заставив Владимира Михайловича напрячься до знаковых точек в середине лба.

С трудом оторвавшаяся от собственных мыслей официантка, зевнув и слегка потянувшись, поднялась из-за соседнего столика:

— Мальчики, я через 10 минут закрываюсь.

Она собрала чашки с недопитым кофе и скрылась за стойкой в буфете.

Седой посмотрел на круглые электрические часы на стене за стойкой, отметил время — около шести часов вечера. «Так мы что, беседуем почти три часа?»

— Александр Сергеевич, может, нам прогуляться? Пройдёмся по набережной Мойки, выйдем на Дворцовую и продолжим разговор? Любопытно сравнить наш Петербург с вашим. По-моему, изменилось не многое. Главное, вместо лошадей и карет нынче — сплошь автомобили и выхлопные газы, настоящий бич современного города.

— Лучше бы нам с вами прогуляться до Царского Села! Если бойко пойти, можно дойти засветло! — рассмеялся вдруг оживившийся псевдо Пушкин. — Что, Владимир Михайлович, составите мне компанию? Или вместе благоразумно испугаемся машин?!

Поблагодарив официантку, они вышли во двор, мощёный булыжником, и направились влево — прямо к парадным воротам. Был самый разгар поры белых ночей. Ярко светило солнце. Последние редкие посетители, а за ними и служащие музея, покидали уютный дворик особняка Волконских. Сквозь мягкие подошвы летних ботинок остро чувствовались булыжники. Седой посмотрел на толстую подошву чёрных штиблет своего спутника и подумал о том, что во времена такой обуви все мостовые были мощёны камнем, чувствительным для современных подошв.

— Сашок, ты решил пойти в город, не переодеваясь?

Спутник Владимира Михайловича обернулся на голос служителя музея, на миг задумался, достал из правого кармана сюртука большой бронзовый ключ, покрытый зеленоватой патиной, и заговорщически произнёс:

— Извините, я сейчас, одну минуту…

Он вставил ключ в замочную скважину, дважды его повернул, открыл тяжёлую дубовую дверь и скрылся за ней. Седой некоторое время стоял в полной растерянности. Потом потянул парадную дверь на себя, но она оказалась закрыта.

— Напрасно ломитесь, эта дверь всегда закрыта, — обратился к нему подошедший музейный работник.

— А как же Александр? Он ведь только что её открыл.

— Не может быть. Сашка держит свою бутафорию в гардеробе цокольного этажа. Но всегда ходит туда, как все, через чёрный ход. Парадная всегда закрыта. А Вы кто ему будете?

— Знакомый. Мы договаривались вместе поужинать.

— Так вы остаётесь или идёте? Мне надо закрывать ворота.

— Да, да, конечно иду.

Владимир Михайлович вышел на гранитную набережную Мойки близ Конюшенного моста и на верных пятнадцать минут остановился у ворот музея, смотря на плотно припаркованные автомобили и спешащих куда-то редких прохожих.

Никого не дождавшись, он раздосадовано покачал стриженой седой головой и, постепенно ускорив шаг до привычного, двинулся по набережной прочь, вдоль плавно изгибающегося строя старинных особняков, верно хранящих тайны знаменитых и безвестных своих хозяев и постояльцев.

Установленные в современной России длинные новогодние выходные, когда световой день так короток, а зима часто переменчива, удобны для далёких путешествий туда, где тепло и светло, для домашнего ничегонеделанья в кругу семьи, если есть семья, тёплая постель, вкусная еда и возможность растрясти жирок на улице в не самую морозную и не чересчур слякотную погоду, и для усердного творческого труда в одиночестве.

По характеру Вадиму Анатольевичу Дивину из перечисленного подходило последнее, поскольку путешествие надо было готовить и о нём хлопотать, чего Дивин не любил, а более трёх дней семейной идиллии глаза в глаза и сутки напролёт часто становились ему испытанием, даже когда Аня ещё его терпела, молча почти копя свои обиды.

Работа над переложением разгадки «Пророка» помогла ему не заметить, как пролетели длинные выходные 2016-го года. Их ему даже не хватило. К тому же в последний выходной день пришлось помочь застрявшей в деревне Ане — привезти её оттуда и отправить в столицу. Так что завершать и вычитывать рассказ Дивину пришлось на работе, прячась иногда от настырных сотрудниц, у которых вечно что-то переставало работать.