Иван Алексеев - Херувим четырёхликий

С Фединой смертью игра, проверки и заклинания довольно быстро стали ей не нужны. Петя тоже отличился, ускорив этот процесс. Три года уже, как они с ним разъехались, но до последнего времени он её не забывал, раза два в месяц приезжал ночевать и почти каждый день звонил. А тут полгода уже, как не был и не звонил. Лучше бы теперь и не приезжал больше.

Мария Ильинична подозревала, что умный Фёдор нарочно вбил клин между ней и Петей, позавидовав её залётному женскому счастью. Хотя придумка Фёдора напрячь бывшую супругу на деньги ради блага дочери укладывалась в его авантюрный характер, трудно было не усмотреть в ней второе дно, тайное мужское коварство. Никогда она не поверит тому, чтобы её младшая, Алёна, да не придумала, как улучшить своё жильё без материных денег. Эта девочка умела хитрить и выворачивалась по-взрослому с малых лет. Фёдор потому и не чаял в ней души, что смотрелся в Алёну как в зеркало. А вот проверить на жадность их с Петей отношения было со стороны бывшего очень мудро.

Фёдор проверил, и Петя не выдержал.

Он старался ничего не выказать, её Петя, сумел сдержать себя от попрёков, но Марии Ильиничне было всё понятно без слов, — она сердцем чувствовала червячка, который завёлся в мужчинке и ест его поедом. Поэтому не удивилась, когда давший денег Петя годом позже сказал, что он гол как сокол, что ему нужен свой угол, и что со всех сторон им выгоднее разменять её квартиру на две. Она не стала возражать. Какой смысл возражать мужчине? Ему можно только противиться. Будь Марья Ильинична помоложе, непременно бы закатила скандал. А тут не то, чтобы не было у неё сил или желания поскандалить, а просто подумалось про ловушку, которую им устроил Фёдор, и в которую они с Петей попались, как дети. У неё как будто глаза открылись. И странным образом не получилось разозлиться. Она бы, наоборот, разозлилась, если бы ничего такого Фёдор на самом деле не придумал.

Нет, никаких сомнений не было в том, что это Федины проделки. Конечно, он так и задумал, как получилось, уверила себя Марья Ильинична, и с большим душевным облегчением простила бывшего за коварство.

А простив мужа, она не могла не простить и сожителя. За что на него обижаться? Петя прикрикнуть на неё опасался, не то, чтобы руку поднять. А что с гнильцой оказался, так кто сегодня без этого?..

Всего-то ничего прошло времени с тех пор, как Фёдор потребовал от неё денег за свою долю квартиры. Ох, как отчаянно она с ним ругалась! Пыталась объяснить, что нет у неё денег, а брать кредит в банке она не будет — никогда не брала, чтобы не потакать этим узаконенным грабителям и от них не зависеть. А вредина Фёдор только вжимал упрямо голову в свои борцовские плечи и бубнил своё: деньги не пропадут, обратятся в недвижимость, всё останется в семье, — не беря себе в голову, как на это посмотрит Петя, у которого есть ещё свои дети и другая семья. Без Пети было не выкрутиться — всё, что она накопила, составляло четвёртую часть от нужной Феде суммы. Она плакала, проклинала мужа последними словами. Петя тоже ругался. А потом вдруг принёс эти проклятые деньги, и она отдала их Фёдору с жуткими облегчением и обречённостью, как в пропасть прыгнула. И сразу её словно подхватил поток событий и понёс в предопределённом и сразу угаданном направлении, с которого было не свернуть. Так почти и получилось, как она угадала. И никакие её страдания и слёзы ничего не поменяли. Нечего было даже страдать и плакать. Кто она в бурном потоке? — щепка.

Но это теперь Мария Ильинична такая умная. Раньше была дура дурой. И в себе путалась, и людей понять не могла с их желаниями. Поэтому прощать не умела. Эх, если бы житейская мудрость вместе с терпением пришли к ней не так поздно. Не только её, но и другие жизни могли сложиться иначе, лучше…

Батюшка сказал, что на пути спасения у нас нет ни рано, ни поздно. Не важно, когда приходит умение прощать. Главное, успеть до того, как призовут на суд.

Ему легко говорить со своей колокольни. Он к вечной жизни готовит, а она в своей земной ещё не разобралась. Точнее, разобралась, что могла лучше жить, а не жила.

Понимание, что жила не хорошо, пришло к Марье Ильиничне в последние пару лет, когда течение событий вынесло её на угаданный пустынный бережок, где она, как хотела, никому больше не была в тягость.

Особенно в первую половину этого года много чего произошло.

Первым делом она ушла с работы. В администрации, куда её пристроил Петя, почти прямо намекали, что работа 60-тилетних не приветствуется. Петя, правда, говорил, что уходить глупо, что намёки чепуха, игра на нервах. Сам он был приравнен к категории государственных служащих, с удовольствием считал, какую пенсию будет получать, и собирался работать, пока ноги носят. Но это было его дело, а она решила иначе. Устроила в день рождения прощальный стол в кафе на десять персон, а на следующий день принесла слегка перебравшему накануне начальнику заявление. Он дежурно удивился тому, что она собралась жить на пенсию, — интересно, как живут другие, у которых пенсия поменьше? Впрочем, уговаривать не стал, подписал бумагу с видимым облегчением, причиной которого могла быть головная боль, от которой ему никто был не люб тем утром, а не исключительно одна лишь Марья Ильинична.

Хотя у Марьи Ильиничны была не сложная и не тяготящая её техническая работа, но ежеутренние сборы и рутина бумажных дел всё равно заедали. Уволившись, Канцева почувствовала себя намного свободнее. Даже воздух казался ей первый месяц шальным, вольным, кружащим голову, помогающим употребить появившиеся время и энергию на разные занятия, откладывавшиеся от ежедневной усталости до лучших времён. Она и вязание вспомнила, и шитьё, и к дачному сезону приготовилась, и в церковь сходила.

Церкви Марья Ильинична до этого побаивалась. Она не знала ни службы, ни молитв и бывала в храме только по необходимости, вместе со всеми, — на похоронах, и когда Алёна вдруг решила венчаться. В церкви она старалась повторять действия соседей: вставала, куда вставали они, крестилась, когда крестились они, и ставила свою свечку в тот подсвечник, в какой ставили они. Теперь же её подталкивало чувство необъяснимой необходимости прийти в церковь одной, причаститься, попросить благословения, как давным-давно делала бабушка, крепко держащая её за руку в туманных картинках детства.

Она сумела преодолеть страх, встала в очередь за бабками и подошла к батюшке, сказав ему, чего хочет, и сознавшись, что ничего о церкви не знает и не умеет.

Оказалось, что прежде причастия она должна была ему исповедаться.

Отступать было поздно; она подчинилась.

На исповеди Марья Ильинична призналась, что желала смерти Фёдору, что неправильным образом живёт с Петей, и что гордость до последнего времени копила в ней обиды на людей, не давая воли никого прощать, а теперь ей от этого худо, и она готова простить всех, даже за всё самое плохое, но сомневается, не поздно ли.