Иван Алексеев - Херувим четырёхликий

Среди высоких дум Дивин успевал смотреть по сторонам. Впервые в этом году зима предстала в своём настоящем обличье: до Нового года её не было, потом он долго затворничал дома, потом работал, — и вот только теперь увидел и вставшую речку, занесенную снегами, и белые её берега, и узкую протоптанную в снегу тропинку, по которой шёл в сторону столь же узкой светлой предрассветной полосы. Полоса неба была белых, розовых и серых тонов. Белое на горизонте прорастало розовыми оттенками, выше розового светлое рассекал наклоненный к земле тёмный облачный клин, параллельный другому, близкому, сложенному из высоких серых дымов. Ещё выше белый цвет быстро уходил в тёмные до фиолетовой черноты небеса.

Над головой было совсем черно, но звёзд уже не было видно, и только две планеты справа, Венера и Юпитер, ещё несли солнечный свет. Венера была на юго-востоке, повыше светлой полоски. Яркий Юпитер — выше Венеры и много правее, чуть отклонён от юга к западу.

Спиной Дивин давно чувствовал третье небесное тело. Он развернулся и увидел во всей красе низкую полную луну, точно перебравшуюся по далёкому мосту, соединяющему берега, на тот, по которому он шёл. Луну перекрывали вытянутые ряды робких облаков с пустыми промежутками. Свет от неё рассеивался на этих облаках, образуя жёлтый круг, близкий, огромный, загадочный, почти стоящий на земле.

Дивин обернулся на восток. Там было белое с розовым небо, тёмно-синие облака и серые дымы. Розовое пока оставалось робким, но белого стало больше, и в тёмной синеве добавилось голубых тонов.

Он снова обратился к западу. Жёлтая луна, одетая в переливающуюся жёлтыми и коричневыми тонами кисею, на фоне чёрно-фиолетового неба была прекрасна. Она притягивала, манила. Сколько осталось ей радовать глаз? — недолго.

Не отрывая взгляд, Дивин пошёл в сторону луны, чтобы не пропустить ничего из её последних превращений. Внутри него наигрывала мелодия «Города», и он не хотел думать о своей или других пользе и предназначении. Где ему искать Иерусалим, и как соотнести тёмную и светлую стороны — вот что его теперь занимало. Почему его влечёт огромная жёлтая луна, украсившая тёмную сторону неба? Почему ему неинтересен рассвет? Или ещё не наступила пора, и надо дать время показать ночи всё, на что она способна? А может, не стоит ничего искать ни в себе, ни на небе, а упокоиться красотой небесной тиши, наслаждаясь и рассветной стороной, и блекнущими Венерой с Юпитером, и красавицей Луной?

Ряды облаков перед луной сомкнулись, поплотнели, лунный свет перестал их пронизывать насквозь, луна за ними сжалась и подурнела. А невидимые облака продолжали набегать, и скоро от лунного света не осталось даже слабого бледно-жёлтого пятна, стало всё черно и неинтересно.

Дивин развернулся и двинулся в первоначальном направлении, с каждым новым шагом выбирая получавшуюся петлю.

Когда он вернулся к месту, откуда начал попятное движение, уже половина горизонта на востоке очистилась от ночи. Чёрные небесные тона отступали перед белым и голубым, среди которых готовилась спрятаться ставшая прозрачной Венера. Высокий Юпитер пока оставался яркой белой точкой, но под ним тоже голубело, скоро и ему пропадать.

Всё вокруг приготовилось и ждало появления солнца.

Ждал и Дивин.

Он ещё не видел, но уже угадывал появление на горизонте яркой жёлтой линии и, глотая морозный воздух, остановился, стараясь не пропустить мгновения, когда угаданное откроется.

С первым солнечным лучом, явившимся неожиданно, как он его ни ждал, Вадим Анатольевич Дивин пошёл домой, укладывая в памяти увиденные картинки предрассветного неба, как видимые подсказки образа чёрных и светлых человеческих глубин, которые он вознамерился исследовать. Ему ещё многое предстояло обдумать и осмыслить на этом пути, но первый шаг был сделан.

Небо совсем прояснило. Поднявшийся ветерок пробовал силу, покалывая лицо и заставляя слезиться глаза. День обещал быть морозным.

Повесть

Возраст сильно переменил Марию Канцеву. Она смирилась, уверовала и перестала бояться — церкви, в том числе. И всё же лучшую и естественную связь с неведомым, которое есть, женщина ощущает за городом, под куполом огромного неба, когда губы сами шепчут слова признаний и просьб или разговаривают с ушедшими.

От Канцевой неумолимо отдаляется сожитель. Женщина видит здесь ловушку, устроенную бывшим супругом, которого она проклинала при жизни, а теперь прощает. В безответном разговоре с усопшим она говорит, что разгадала его хитрость, и спрашивает, зачем он придумал выявлять черноту у других, когда в них самих её предостаточно?

В вынужденной поездке на родину душевную боль Канцева делит с дочерью. Любовь, всегда готовая отозваться на трепетные душевные порывы, укрывает их своим крылом, надеясь когда-нибудь уберечь от разлук медленно разумеющие человечьи души.

«Итак, не ищите, что вам есть, или что пить, и не беспокойтесь, потому что всего этого ищут люди мира сего; ваш же Отец знает, что вы имеете нужду в том; наипаче ищите Царствия Божия, и это всё приложится вам».

Мария Ильинична не то, чтобы постарела после похорон бывшего мужа, — она вошла в возраст, как сама определила пришедшее к ней состояние внутреннего примирения с миром и не показного осознания тщетности движущих людьми желаний.

Телом она старела давно, но, отмахиваясь от грустных мыслей про вянущую кожу, складки и морщины, молодилась — следила за головой, красилась, по утрам закручивала волосы, подкрашивала сжатые губы, поднимая их уголки, которые опускались с каждым годом всё ниже, и старалась выделить большие глубокие глаза, которые, впрочем, выделялись и без её стараний. Она разлюбила смотреться в большие зеркала, которые слишком её приближали, но иногда ловила себя на мысли, что поглядывает в них, следя за прихорашивающейся старшей дочерью. Марина стала очень на неё походить — на ту, какой Марья Ильинична была двадцать лет назад и какой себя продолжала до сих пор помнить.

В редкие минуты грудного женского мурлыканья Маша могла понимающе обронить при Пете фразу про свои потерявшие упругость грудь и попу, которыми ей теперь никого не соблазнить. Но это были невесть откуда пришедшие случайные слова, которым не стоило придавать большого значения, — просто игра, проверка сожителя и, возможно, неосознанная попытка отогнать неизбежное.