Игорь Смирнов - Записки падающего

Прямо перед выходом из подъезда собралась целая толпа, — давно уже такой кучи народа я здесь не видел. Вернее, такой-то не бывало вообще. Не пацаны какие-нибудь пятнадцатилетние, поллюциями исходящие от безнадёги, а ребята моего возраста. Нет, куда там — старше! Несмотря на погоду, все в кожанах, с золотыми цепями на шеях, были бритоголовые, у остальных — умеренные причёски, как у нормальных ребят сейчас (ну, как и у меня; хотя я-то — как раз ненормальный). Стоят плотно, почти что, как в автобусе, все спинами — к дверям, хотя бы вполоборота, но — к дверям, то есть, ко мне, как я из подъезда вышел, и смотрят соответственно все в другую сторону, во двор, на автомобильно-баскетбольную площадку, то есть; переговариваются вполголоса так, весело довольно и лениво (отчего и висит нестройный шум). Но и уверенно. Очень уверенно, я бы даже так сказал. Я только одних таких же уверенных говорунов знаю — охрану на заводе, упитанную, пятнистую. Но те ведь и не говорят — просто орут. Не успеют зайти в столовую (нашу они облюбовали) и с порога давай друг другу орать. Хозяевами себя выставляют. Ну, у них пистолеты… Рымбы в общем, местного разлива.

А у этих — пистолетов не видно. По крайней мере, не бросаются в глаза… Да и некогда мне разглядывать, мне спешить надо… Ныряю в ближайший просвет, а они, эти мобстеры непонятные, даже и расступаются вежливо, надо же, и вдруг… И вдруг вижу, вижу Вальку Корешкова, вот кого! Учились мы с ним в одном классе, вплоть до восьмого, да! А сейчас, выходит, он один из этих ребят… Давненько его не видел, тоже, наверно, лет восемь, да и не рассчитывал когда-нибудь увидать… Здесь — тем более… Слегка пригибаюсь, бочком, бочком, хотел мимо проскочить, да он сам уж заметил меня, глазастый.

— Здорово, Марк! — окликнул негромко, может, кроме меня никто и не услыхал. Торможу, голову поднимаю, глаза таращу.

Невысокий и всё такой же крепкий. Рыжий, конопатая кожа мужественно натянута на худых скулах (мне бы такое поджарое лицо; у меня рожа хоть пока и не толстая — вот именно, пока! — но всё равно рыхлая какая-то и рохлю умствующего сразу выдаёт); глаза голубые, большие, — смеются.

— У-у, здравствуй, Валентин, — протянул ему руку, и он сжал её своей горячей сухой рукой.

— Ну, как живёшь-то? — спросил он, изогнул губы в улыбочке, золотые зубы справа блеснули. И на шее, красноватой, как бы лёгкими такими пупырышками покрытой — это всё опять от плотности натяжения кожи, здоровой жилистости, — тоже золотая цепь…

— Да так… средне… — промямлил я, зыркнул по сторонам — толпа на нас внимания не обращает, переговариваются, смотрят, наблюдают за чем-то, стоят, как стояли; один, правда, в тёплой такой клетчатой рубахе под курткой, развернулся, двинулся куда-то назад, может, к дверям мусоропровода — отлить…

— Как это — средне? — не понял Валентин.

— Да так… — мне самому смешно сделалось; покрутил перед собой растопыренной пятернёй, не объяснять же, что я и сам плохо понимаю. Хотя и возникло вдруг такое желание — на миг.

Было время, мы ладили друг с другом, можно сказать, почти дружили, за одной партой хотели сидеть, но классная не дала, строгая. У Вальки-то репутация всегда неважная была — двоечника и хулигана. Да, в четвёртом классе. Я ещё песни Высоцкого ему пересказывал, как раз и для себя тогда их открыл (у отца на магнитофоне)…

— А… Отдыхаешь… — солидно заметил Валентин. И тут как раз парень в клетчатой рубахе, тот самый, что в мусорку отливать уходил, вывернул откуда-то сзади, всё ещё одёргивая штаны, и спросил его, по-свойски, но и не без почтения как будто: «Что делать-то будем, Валан?»

— Отдыхаю… — по инерции брякнул я. — Ну, я пошёл, что ли, Валя?

Он, уже не глядя на меня, кивнул, и я, снова голову набычив, стал протискиваться сквозь толпу. «Что он у них, главный?» — думал на ходу. Шагал по дорожке, вдоль дома — он у нас один из самых длинных в городе, а в голове была какая-то каша. Воспоминанья проносились — какими мы были с Валькой в четвёртом классе: пытался ему песни про капитана Кука и про Джеймса Бонда напеть, пересказывал свежепрочитанный роман — Казанцева «Льды возвращаются», а ещё обсуждали особенности защиты в хоккее и как надо шайбу бросать, — и не понятно за что, но было жалко себя тогдашнего. И Вальки. Как человека, о котором узнал только что, что он, оказывается, умер. Ты думал о нём, что он-то, как и все, здравствует, в общем-то жив, стал таким же большим и скучным, обделывает свои малоаппетитные дела, а его на самом деле давно уже нет, он умер таким, каким ты его запомнил, и сделать карьеру среднего человека не успел…

И тут же мелькал совсем трезвый, сегодняшний вопрос: а чего он тут околачивается, этот Валька Корешков, у самого твоего дома? И почему не спросил тебя, откуда взялся ты? Или ему это не интересно? Или всё известно давно? Да он опасный тип, просто Аль Капоне…

Шум мотора нагнал меня, я отскочил на поребрик, и три глянцевитых авто — вместительный длиннорылый джип, задастый седан («БМВ», кажется) и мордатый японский микроавтобус — пронеслись мимо, как по шоссе. Пешеходы шарахались. Вот сволочи, машинально отметил я, уже не было злости для искреннего чувства. И вдруг до меня дошло, что это за куча народу внутри. Да это же Валькина банда. Как это я машины-то ихние проглядел? Не до того было… А ведь, должно быть, стояли на стоянке.

Умчались, а я-то и полдлины своего дома ещё отмахать не успел. Топал дальше. Ласково пригревало солнце. Нет, это уже не лето — только видимость. Наконец, миновал эту нашу великую китайскую стену. Дальше торчали башни двенадцатиэтажек. Прошёл их тоже. И когда квартал кончился, направо повернул. Здесь, в угловом доме «Промтовары» на первом этаже — ступеньками идущая анфиладка средней длины (дом стоит на склоне покатого холма). Недавно произвели в универмаги. «Бист» называется. Не знаю, что там при этом имели в виду, «бест», может быть. Получилось же кое-что другое. «Зверь» — в словаре смотрел. А может, это такая аббревиатура. Сейчас любят по инициалам хозяев названия давать. Или — и вовсе от балды.

Зачем-то туда заглянул — в «Бист» этот самый. Всю анфиладку, не останавливаясь у прилавков (много там всяких отдельчиков, торгуют разной мурой), прошёл из конца в конец. Никак не мог отделаться от мыслей про Вальку. Всё стоял он перед глазами — улыбка его, потом — машины эти. Последнее, что я слыхал про него: сидит. Вышел, значит…

Я тоже вышел — из магазина. Ноги сами меня несли — на ближайшую трамвайную остановку. А я всё про Вальку думал, вспоминал…

Сел он за драку будто бы. А может быть, и за правду. Был парень вроде бы неплохой.

Вспомнилось, как однажды я в его клан вступил. Это когда класс раскололся на две группировки — в первый и единственный раз. В одной вожаком Вовка был Курочкин, самодур явный, у него на всё, на любую мелочь, ответ был один — кулак. Так что я сторону Вальки взял, он ведь тоже претендовал на роль лидера. Добрый мечтательный Валька. Но он был псих. Натуральный псих — нервишки не в порядке. Разрыдаться мог, если ему, например, не давали пас, когда в баскетбол играли. Так что никто, оказывается, в классе его не уважал, кроме меня. Я был единственным его сторонником. Смех да и только. Но однажды получилось не слишком-то смешно. Это когда дело дошло до разборки. Ну, драки, проще, тогда ещё «разборка» не говорили. Надо было окончательное лидерство определять. А нас было только двое. Против — не знаю, скольких, — против десяти. В угол нас зажали. Валька орал мне, орал: «Бей их, бей!..»