Игорь Смирнов - Записки падающего

«Знаю, — холодно кивнула она. И взгляд отвела в сторону, не хотела больше на меня смотреть. — Есть».

«Мне бы напрокат…» — протянул я вальяжно.

Насупленная, прячущая от меня взгляд, она опять показалась рассеянной и усталой. Сняла кассету со стеллажа, записала название в тетрадку и взяла у меня деньги… «При задержке в три дня кассета считается проданной», — напомнила строго, всё так же не поднимая глаз. «Я знаю…» — пробормотал я.

На выходе я всё-таки запнулся за порог — вот раззява. Буду вспоминать через десять лет, подумал почему-то с сарказмом. Как там Фицджеральд про судёнышки-то писал, которые сносит в прошлое?.. И это тоже смоет в небытие…

На улице двинулся дальше по проспекту, во всё том же направлении, куда только что шагал, — к куполам храма, к площади, на которой начинающие автомобилисты тренируются трогать с места, где раньше, говорят, цирк ставили. В общем, продолжил путь…

Вокруг пересечения проспекта с другой городской магистралью существует огромная, по своей редкости, достопримечательность — так называемые криули. Это кольцевой переулок, разделённый перекрёстком на сегменты. Их должно бы быть четыре, но на самом деле всего лишь три — один не выстроился как-то, на его месте довольно-таки бесформенный пустырь. Зато имеющиеся три почти утирают нос Парижу, говорят, только там что-то аналогичное есть.

Домов-то образующих эти криули очень не много, по два-три на каждый. В одном из этих домов, из числа переферийных, то есть наружных по отношению к сердцевине перекрёстка, давным-давно жила семья Лиды… Ещё до моего рождения, так что факт известен мне по фамильным преданьям. Не знаю, зачем я вспомнил о нём сейчас. Уже рядом был, оттого, наверно и подумал… Дом этот находился в ближайшем ко мне на данный момент криуле, на моей стороне улицы, так что я как раз к нему приближался… Ну да, всегда это был для меня Лидин дом.

Только сейчас шагал-то я всё-таки не туда. Шагал я в кафетерий, что в магазине расположен, на первом этаже довольно внушительного по объему своему здания — внутреннего по отношению к криулю и углового по отношению к перекрёстку — ещё не так давно дворца культуры, по своему основному назначенью. Он, дворец этот, весь такой солидный, из красного кирпича, потемневшего от времени, с башнею и часами в ней, правда, неработающими. Но всё равно — свидетельство истории. И древности нашего города (практически ровесника заокеанских Штатов). Продовольственный магазин помещается здесь с незапамятных времён. А кафетерий в нынешнем его виде устроен поздней.

Ну, я и зашёл туда — сам не знал, зачем, чего-нибудь, может быть, попить. А на Лидин дом даже и не взглянул, то есть, не умозрительно, физически. Представить-то себе, конечно, представил, но чего на него ещё и смотреть — обычная старорежимная двухэтажка, первый этаж выкрашен в один цвет, второй — в другой.

Внутри, в кафетерии, — стеклянный прилавок буквой «Г», под стеклом вялятся разные выложенные пирожки и бутерброды; в противоположном углу — высокие столы, чтоб за ними стоять. И только один человек сейчас там стоял. Спиной ко мне, чуть ссутулив над столом могутные тяжёлые плечи. Но я сразу его узнал. Именно по этим налитым плечам. Хотя сначала и отказывался верить. Подумал в сердцах: «Что это за день сегодня такой!» И тут же сам себе и возразил: «А что такого? Ты-то чего от сегодняшнего дня хотел? Да, это день встреч, по всему. Но ради другого и не стоило так безбожно родителей обманывать. Радуйся, вот оно доказательство роли волевого начала в истории и природе. Стоило немного встряхнуться, и жизнь сразу пошла тебе на уступки…»

Это был Лёня Ступицын, ещё один мой одноклассник. Только с ним вместе я учился последние два года школы — когда из трёх классов сделали два, Лёня попал к нам.

Мы сидели с ним за одной партой. Он на меня влиял — в смысле, я находился под его влиянием… Лёнька был самый сильный в классе ученик. И не зубрила какой-нибудь, а просто на всё своё суждение имел и частенько этими суждениями ошарашивал, и учителей в том числе. Иногда и чепухой, только тогда-то это не всем видно было. Сейчас и не вспомнить всего…

Он нависал над столиком, а я, как остановился, так и смотрел на него, на эти жирненькие, круглые плечи. Ещё до того, как в наш класс попасть, Леонид толканьем ядра, кажется, занимался. Или метанием молота… А сейчас он, вроде бы, аспирант… институт наш местный закончил и… да, кто-то мне говорил… или я сам это только что выдумал, прямо на этом месте?

Тут я сделал не слишком-то широкий шаг вперёд, а Лёнька, видно, услышал слабое шлёпанье моих кроссовок по плиткам пола, или почуял ещё что, но только тоже решил вдруг оглянуться. Или не Лёнька? А если это не он? Мало ли у кого ещё могут быть такие же плечи!

Да, бывает же со мной… Я не сразу сумел его узнать. Он повернулся ко мне, лицом через плечо, а мне показалось — черты совершенно чужие… И вдруг они прыгнули, будто заняли другие места, свои места, и выстроили новый рисунок… И это был он, это был он! Он, Лёнька! Необычайно обширный, широкий и высокий лоб (лоб мыслителя), вздёрнутый нос, сочные губы, довольно обозначенные скулы, переходящие в узкий, острый подбородок, живые крупные глаза — круглое открытое лицо Лёньки, Лёхи. Это был он! Да, это был он! Бывает же такое…

— У-у, здравствуй, Дух!.. — улыбнулся он.

Дух — так он почти всегда меня звал, не по имени. Не знаю, за что, почему. Ума не приложу. Не очень нравилось мне, но я терпел и откликался. Но давно уже от прозвища этого я отвык. Давным-давно я уже никакой не Дух. Дух — это совсем другой человек. И у меня челюсть, должно быть, отпала, когда он меня так назвал. Помнит. До сих пор помнит. Я для него по-прежнему Дух, всё тот же невразумительный, хитрό зашифрованный Дух.

— Здравствуй, Леонид, — серьёзно сказал я. И мне самому не понравился мой голос. Казённый какой-то и… подловатый. Как будто выдавливаю из себя слова. Выдавливаю, а они застревают. И ещё отметил вдруг: вот так же торжественно, можно сказать, парадно, приветствует людей моя мать. Унаследовал, значит. Молодец…

— Ну, как ты? — спросил я и опять почувствовал, что не то что-то говорю или не так. Подошёл совсем близко к столу, сесть всё равно некуда, — Лёнька, оказывается, кофе пил, половинка коржика была у него в руке…

— А вот — сам видишь! — весело объявил он. — С армии недавно пришёл… А уж год почти… Ну, всё равно недавно, — он негромко, звонко хихикнул. — Учусь в аспирантуре…

Я молча, важно кивнул. Всё правильно, в аспирантуре…

— Ничего не изобрёл? — спросил я быстро, всё тем же сдавленным, обиженным голосом, каким начал этот разговор. Спазм, что ли, от чрезмерного волненья… Так я, вроде, спокоен, как столб.

— Всё издеваешься, Дух, — беззлобно заметил он. — Всё остришь. На тебе детектор язвительности можно проверять.