Игорь Смирнов - Записки падающего

Вытащил я наконец Ницше, второй том, где «Заратустра». В самом деле, славный такой кирпич. Чёрный. На обложке двойная надпись: белыми крупными буквами по-русски «Ницше» и золотистыми, помельче, с обратным наклоном по-немецки « Nietzsche », — поверх и внахлёст. Быстренько нужное место нашёл, про плясуна. И ничего, оказывается, я не напутал. Именно так всё и было: плясун падал, а толпа сходила с ума внизу…

Какой странный, однако, шрифт, не удержался, отметил я. Как будто слишком ажурный, и взгляд проходит сквозь него. Я с самого начала, всегда ему удивлялся. И запах… За пять лет совсем не выветрился.

С книгой под мышкой я шагнул к окну, отдернул штору и глянул через образовавшуюся щель вниз… Вид открывался на наш двор, вернее, то, что считается двором. Это огромное хорошо утоптанное пространство, кое-как ограниченное коробками домов. Не совсем в центре, но являясь таким центром по сути, расположена заасфальтированная площадка, якобы для баскетбола. Стойки со щитами ещё стоят, но кольца давно оторваны, напрочь, и я, честно говоря, не помню, когда тут в последний раз мяч летал… Площадку облюбовали автомобилисты и постепенно её обживают — оставляют на ночь своих стальных коней.

Сейчас всё это было хорошо прожарено солнцем, совсем летним солнцем, в самом расцвете сил. То есть, я хочу сказать, было ещё далеко до заката, оно — солнце — вовсе ещё не собиралось заходить. Очень бодрая картина. Но я неожиданно представил себе совсем другую, диаметрально противоположную, — такой уж я поперечный человек (мама довольно часто так меня называет). И ещё — почему-то под впечатлением от Ницше… с его падающим канатным плясуном, от странного шрифта… стойкого запаха… объёма и веса книги. Вечер, вот что я вообразил. Настоящий вечер, когда солнце уже зашло. Ветер перебирает листву тополей, то неслышно совсем, то вдруг будто вздохнёт, — и сразу зарябят листья под светом ближнего фонаря. Только на деревья фонарей этих и хватает, а вокруг — темнота, тёплая, обволакивающая, и откуда-то доносятся возгласы, гулкие, густые… Это ранняя, тёплая осень, как теперь…

Такие вот вечера я мог видеть в детстве, из окна нашего деревянного домика, на патриархальной, практически деревенской улице. А здесь, по крайней мере, в моём секторе обзора, никаких деревьев нет. Здесь и кусты-то растут неважно.

Нет, вздор всё это, саркастически подумал я. Всегда память подсовывает почему-то одно хорошее, а ведь в любом возрасте чего-нибудь да не хватает, всегда есть причины для недовольства и тоски. Этак, пожалуй, я и сегодняшний день буду вспоминать с умилением — годков этак через десять. Маразм… А нырять в воспоминания раннего детства — вообще последнее дело.

Прошёл в большую комнату, плюхнулся на диван. Переворошил стопку газет у жёсткой деревянной боковушки. Свежую родичи, конечно, увезли. Ну, да ладно, я уже её видел — ребята приносили на работу. Была там, правда, любопытная статейка — одного нашего местного мыслителя, из тех, что вечно плачутся на свою незавидную судьбу. Никуда не денется, небось, потом прочитаю…

Сонливость на меня наплывала. А я не сопротивлялся, только вяло прикидывал: хорошо бы книжку какую-нибудь почитать… Или посмотреть телевизор? Всё больше и больше куда-то меня гнело, свалиться, упасть вдоль дивана. И, видимо, я на самом деле упал. Такое вообще-то частенько со мной случается в последнее время — неурочный сон, который бессонницу по ночам усугубляет. В общем, не знаю, в какой позе, а только я задремал. А проснулся, когда в комнате было уже темно.

Замёрз, голова тяжёлая, в желудке — тоже как будто шершавый булыжник, противный привкус во рту, пересохло всё, и не понятно, ночь это уже или всё ещё вечер? До того гнусно на душе, что прямо жить не хочется. А тут ещё зазвенел телефон. А может быть, уже давно трезвонил — как раз меня и разбудил.

Вскочил — к выключателю, не сразу, конечно, угадал в темноте, а свет сперва просто по глазам ударил. Допрыгнул всё же в коридорчик до телефона — он не заткнулся ещё. И что же? — оказалось, самый пустячный звонок.

Знакомые родителей, такие же огородники, как они, наудачу интересовались, дома ли мать с отцом?

А у меня — откуда только взялся прилив энтузиазма. Нету, мол, их, опять на даче. И до того излагаю обстоятельно, до того горячо, будто готов опять бежать вдогонку… если, конечно, попросят; всю душу вкладываю в интонацию, отчётливо говорю, выразительно, с уместными самыми, самыми точными модуляциями, и даже телом для убедительности извиваюсь, ну прямо, в трубку хочу влезть.

Хорошо, что они не спросили: а сам-то ты, что дома? Про сгоревший машзал опять плести? Так эти — не специалисты, могут и не понять.

Ужасно простые все эти дачники, старики. Любят подонимать вопросами, поучить уму-разуму.

Но эти — вовремя остановились.

Трубку на место положил, а облегчение странное какое-то. Как будто надо теперь куда-то идти, идти, и не известно — куда.

Ещё не ночь, понял это, когда к телефону бежал. Да и на часы потом успел поглядеть. Наверно, раз пять уже. Тут же и вылетает из головы — сколько минут. Да и часов тоже. Во внимательность, во память…

Теперь долго не уснуть. Придётся включить телевизор.

Вернулся назад, на диван, с «лентяйкой» от телека в руках. Да гнусный сегодня был день. И час выдался неудачный. По всем каналам пёрла сплошная ерунда. Мылодрамы всяческие в миллион серий, ток-шоу из порожнего в пустое. Одно такое всё-таки оставил посмотреть. Сидят, сюсюкают в студии. И тут же какой-то репортаж. Мужичонка с бородёнкой, на нём серенький балахон с башлыком, шастает с диктофоном по улицам и с вопросами пристаёт к прохожим. Нарвался на очередного ветерана-старика. А тот как на него заорёт. «Уйди! Видеть тебя не могу! — кричит. — Такие, как ты… меня ограбили!» — «Да как это? — искренне опешил репортёр — или как там его — политолог. — Я вас ограбил? Я — вас? Да на вас куртка дороже, чем у меня…» — и на пыльник свой показывает. А ветеран не выдержал, матом его понёс… И правильно, для социолога-политолога аргумент очень неумный. Мало ли что ты там напялил… Хоть голым ходи… У тебя гораздо большее есть — диктофончик твой. А старик эту куртку, быть может, последнюю носит, может быть, до другой и не доживёт, и этой тряпкой его попрекать…

Нет, иногда я весьма даже понимаю всех этих бедных стариков… Иногда я совсем, как они, думаю…

Но тут я всё-таки переключил канал. И опять угодил на интервью. У звезды эстрадной берут — есть один такой, маршеобразные песенки поёт, собственного сочиненья, все на один мотив, на обезьяну похож, на сцене ловкий, как обезьяна… Рубаху-парня этакого корчит из себя. Да знаю я вас всех, — и вообще его недолюбливаю, а тут прямо ненавистью закипел, — вы же своих фанов за людей не считаете… Любовь вам подавай, преклонение, а сами… Энергетические вампиры, вот вы кто! (Про энергетических вампиров мать любит иногда поговорить, верит в такую чепуху, а у меня — так, к слову пришлось…) Небожители!.. К вам не подъедешь на кривой козе…