Татьяна Лебедева - Осень нелюбви

— Ты до сих пор не можешь ее забыть?

— Я уже забыл.

— Не похоже.

— Почему?

— Я вижу.

Илюша пожал плечами и продолжил пить мохито. Мы немножко помолчали в грохоте музыки.

— Ты понимаешь, что ты прошлое любишь больше, чем настоящее? А ведь у тебя в настоящем все может быть гораздо лучше, но ты его не принимаешь.

— Знаешь, — сказал он мне, перекрикивая музыку, — я часто чувствую, что между мной и миром какая-то стена! Я смотрю на людей, а они для меня как тени из параллельных миров, а речи их, как помехи в радиоэфире. Я — расстроенная гитара, которая никогда не будет звучать в унисон с другими инструментами.

— По-моему, ты преувеличиваешь, — усмехнулась я.

Было уже далеко за полночь, когда усталые и разбитые мы решили покинуть ночной клуб и посидеть где-то в тихом месте. Тем более, что наши молодые организмы стали требовать чем-то подкрепиться. Мы вышли на улицу, — и нас тут же пробрал озноб. Было очень сыро. Влажный туман опустился на город, и желтые фонари и огни реклам превратились в расплывчатые пятна, как на картинах импрессионистов. Мы брели в зыбкой колыхающейся дымке со множеством солнц, прижимаясь друг к другу. Мокрое золото блестело у нас на носах и лбах. Откуда-то из серо-золотистой пелены вынырнула машина и тихо прошелестела мимо нас. Мы перебрасывались ничего не значащими фразами и медленно шагали по влажному асфальту. Время беспечно остановилось, мы затерялись в лимбе, чтобы продлить последнюю нашу ночь в этом старом мифическом городе.

Так мы шли, пока не набрели на круглосуточный суши-бар. Он был пуст, и мы присели за столик у дальней стены. Заказали роллы и чай, а Илюша продолжил пить. В ярком свете ламп стало видно, что веки его набухли и покраснели, а глаза сделались мутными.

— Когда твоя челка так падает на глаза, — говорила ему Анька, — ты похож на Курта Кобейна.

— А ты покрасишься ради меня в блондинку? — смеялся он.

Нам принесли доски с выложенными на них роллами, имбирем и васаби, и Илюша начал демонстрировать нам, как он любит васаби. Он клал полную ложку японского хрена в рот и запивал алкоголем. От этого его несколько минут передергивало, а лицо становилось красным, как вареная свекла.

— Даш, вот ты сегодня спрашивала, что такое любовь, — заговорил он. — Я сейчас понял. Она как экстази. Девчонки, вы пробовали экстази? Нет? О-о! Это такие ощущения! Они захлестывают тебя, как волна, и ты сразу начинаешь любить весь мир, людей, все вокруг становятся твоими друзьями. И вот такая же первая любовь!

После очередной порции васаби он поймал мой взгляд.

— Порой мне кажется, что ты меня осуждаешь. Я тебе не нравлюсь? — спросил он.

— Ну почему же? — ответила я. — Ты неплохой парень.

— Но?

— Что-то мешает тебе жить, а людям рядом с тобой быть счастливыми.

— И что же это?

— Мне трудно определить словами.

— Ну попробуй!

— Может быть, то, что ты считаешь себя каким-то особенным.

— А это не так?

— Нет.

— Что еще?

— Ты принимаешь хорошее отношение к себе как должное, а сам ничего хорошего не делаешь в ответ.

— Еще?

— Не знаю. Я не составляла список.

— То, что я пью, что я эгоист?

Я пожала плечами.

— Я плохо тебя знаю, но если ты так считаешь…

— Вот именно! Ты плохо знаешь меня и мою жизнь! — выкрикнул он.

— А почему ты думаешь, что трудности в твоем прошлом позволяют тебе быть эгоистом в настоящем?

— Потому что легко сидеть и задавать вопросы, когда все было хорошо и безоблачно.

— Ты тоже плохо знаешь меня и мою жизнь.

Через пятнадцать минут мы уезжали домой на такси. Туман стал значительно реже, и был он уже не золотистым, а грязно-серым. Начинало светать. Вялое осеннее утро ползло по городу с востока на запад. Мы ехали в такси молча.

.* * *

Когда я проснулась, Анька сидела на кровати и переписывалась смс-сообщениями.

— С кем это ты?

— С Илюшей.

— Ты будешь продолжать с ним встречаться?

— Он очень извиняется за свое вчерашнее поведение, говорит, что такого больше не повторится. Обещает бросить пить.

Я кивнула головой и промолчала. Надо было собирать чемодан, через пару часов уже было отправление поезда на Курск.

Мы пообедали в кафе около вокзала. После бессонной ночи у обеих трещали головы. Мы пили кофе, чтобы хоть как-то взбодриться. Но в недорогой забегаловке он был мутным, пережжённым и только вызывал изжогу вместо бодрости. Я заметила, что Анькина рука все время лежала на телефоне, чтобы не пропустить смс.

Перед выходом на платформы к нам подбежал Илюша. Я думала, что мы не увидимся больше никогда. Выглядел он гораздо лучше, чем можно было ожидать после его дипсомании. Илюша обнял и поцеловал Аньку и попросил у меня прощения за ночной взрыв. Затем достал из-за спины небольшого плюшевого тигренка с красной розочкой в пушистых лапках.

— Маленькая зверушка тебе на память! Корми его.

— Спасибо! Какой он милый! — воскликнула я.

— Самый обычный Тигра, как и миллионы других Тигр, — засмеялся он. — Но ты же любишь обычных!

— Особенным делает любовь. Я полюблю его, и он станет особенным только для меня.

Точно и без опозданий к платформе подъехал поезд, мы зашли в вагон, Илюша поставил мои вещи на верхнюю полку, Анька крепко обняла меня и сказала:

— Дашка, спасибо, что ты приехала! Это были чудесные дни для меня! Я никогда их не забуду!

— Анька, я тоже никогда не забуду этот отпуск! Ты прекрасный человек!

Мы крепко обнялись, поцеловались, — и Аня с Илюшей вышли из вагона. Они стояли, обнявшись, на платформе напротив моего окошка и описывали пальцами в воздухе сердечки. От объятий Илюши Анька порозовела и счастливо улыбалась. Поезд долго не трогался. «Киев не хочет тебя отпускать» — написала мне смс Анька.

Наконец мы поехали, Анька с Илюшей скрылись из виду, за окном поползли вокзал и железнодорожные постройки. Я забралась с ногами на сиденье и провожала взглядом дома, мосты, Днепр, Родину-мать, вывески магазинов, спортклубов, — пока они не сменились пустыми черными полями… Прощай, Киев!

Об экономическом кризисе в стране говорили все, на каждом шагу. Первый вопрос двух встретившихся людей звучал так: тебя кризис затронул? И отвечали тоже одинаково: да, затронул! Этот вопрос мне стали задавать даже чаще, чем набившее оскомину: «замуж не собираешься?» Страна все глубже погружалась в финансовую катастрофу. По телевизору ежечасно повторяли о волне увольнений и растущем уровне безработицы. Фирмы и магазины закрывались, все чаще по городу мелькала вывеска со словом «Аренда». На центральные улицы вышли скрывавшиеся до этого где-то в тени калеки и бездомные — и протянули руки в просьбе о милостыне. Люди больше не ходили на бизнес-ланчи в рестораны, а приносили картошечку с котлетой из дому. На Новый год никто уже не собирался на лыжные курорты, все опять решили праздновать по домам. Сумасшедшими темпами рос доллар. В банковских кассах за покупкой валюты выстраивались бесконечные очереди, но обменять успевали немногие, валюта заканчивалась, и окошки закрывались. Обещали, что зимой доллар будет стоить вдвое дороже, а, следовательно, вдвое дороже станут продукты, одежда, вырастут в цене бензин и коммуналка. Мама итак уже регулярно показывала мне чеки из магазинов и рассказывала, что буквально за неделю макароны подорожали на семнадцать рублей, а сливочное масло на двадцать. В этот раз я дала ей с зарплаты больше денег, чем обычно, — и она уже не встречала меня злобным взглядом с порога.