Сергей Новиков - Соседи

Красный и толстый исландский окунь тоже был вкусен, но, в отличие от кальмара, дорог. Российский окунь был подешевле, но зато вид имел довольно бледный (в смысле, россиянин натурально был не красным, а едва-едва розовым). Брать российского окуня разборчивые магазинные директрисы не хотели из-за бледности, красного исландского не покупали из-за цены. «Нам бы такого красного, но по цене белого», — привередничали торговки. Удовлетворить запросы дам помогли пакетики малинового «Юппи» (это, кто не помнит, такой растворимый напиток из 90-х). Я купал бледного окуня-россиянина в насыщенном растворе «Юппи» и замораживал. Выходило нарядно. Директрисы после дегустации скупали покрасневшего российского окуня на корню и долго рассказывали товаркам об изысканном («такой, знаете, крабами отдает»), чуть сладковатом вкусе.

Еще спервоначалу уважал воспетую Аверченко навагу без головы (ту самую, всего с одной косточкой, треугольной), но как-то в марте нам прислали шесть вагонов наваги. Вагоны были без холодильников, на улице было плюс шесть, и навагу мы выгружали лопатами. Навага пахла. С тех пор между нами все кончено.

Через год рыботорговли я заматерел и стал любить дорогих и холёных рыб. По пятницам обычно прогуливался домой с блестящей двухметровой семгой, не то брал да и приглашал в гости упитанную севрюгу весом с хорошего поросенка. Иногда, для разнообразия, позволял себе увлечься большой, жирной самкой палтуса.

После такой диеты я вдруг поумнел еще больше; то есть настолько, что стал писать заметки в газету, а рыботорговлю бросил. И единственное, что отравляет мне жизнь, так это тот факт, что теперь за рыбу, которая раньше отдавалась мне вроде как по любви, с меня требуют деньги. А я, после всего, что у меня с рыбой было, платить за неё не могу.

Помнится, был такой анекдот. Поручик Ржевский перед балом просит сослуживцев придумать ему какой-нибудь острый, на грани фола, каламбур для дам. Ему предлагают загадать дамам загадку: «Темно как у негра где?» Ну, поручик, как водится, напивается и спрашивает у дам: «Темно как в жопе у кого?»

А сейчас в США, в свете всякой там политкорректности, за норму скорее проканает вариант пьяного Ржевского, а не шутка его сослуживцев.

Или вот ещё. У Довлатова в записных книжках есть такой сюжет.

«Грубин предложил мне отметить вместе ноябрьские торжества. Кажется, это было 60-летие Октябрьской революции.

Я сказал, что пить в этот день не буду. Слишком много чести.

А он и говорит:

— Не пить — это и будет слишком много чести. Почему же это именно сегодня вдруг не пить!»

Сейчас это могло бы звучать так.

Друг принёс из магазина бутылку «Путинки».

Я сказал, что пить «Путинку» не буду. Слишком много чести.

А он и говорит:

— Не пить «Путинку» — это и будет слишком много чести. Почему же это именно её вдруг не пить?

Ничто, как говорится, не предвещало, но тут на днях дочка попросила почитать ей «Курочку Рябу». Я прочёл и обалдел. Почему, спросите вы? А вы попробуйте сами внимательно проследить за сюжетом и найти хоть малейшую логику в действиях героев.

«Снесла курочка яичка, да не простое, а золотое».

Отличная новость. Налицо многократное увеличение фондов собственника. Что было у деда с бабой до золотого яйца? В лучшем случае — изба, немного живности и огород.

Что должны сделать герои, живущие в нормальном капиталистическом обществе? Ясен пень, попытаться реализовать резко увеличившиеся фонды и повысить капитализацию своего хозяйства. То есть продать яйцо или заложить его, а деньги пустить на расширение сельскохозяйственного производства. А теперь посмотрите, что они делают.

«Дед бил-бил — не разбил. Баба била-била — не разбила.»

У меня один вопрос — зачем? Зачем «бил-бил-била-била»? Что они из яйца выбить-то пытались? Понижение процентов по кредиту под залог изделия из золота?

Проблема даже не в том, что автор сказки не пытается такое поведение героев хоть как-то мотивировать или объяснить. Проблема в том, что десятки поколений русских читателей принимают это поведение как должное и вопросами «зачем?» или «почему?» не задаются. Не, а что? Это же и младенцу понятно: появилось в доме золотое яйцо, так первым делом надо попробовать его разбить. Иначе чем объяснить неизбывную популярность сказки? Если бы действия героев ставили читателей в тупик, вряд ли эта сказка стала бы, что называется, частью русского культурного кода.

Но ведь попытками испортить либо уничтожить золотое яйцо алогичность сказки не исчерпывается. Что же происходит дальше?

«Мышка пробежала, хвостиком махнула. Яичко упало и разбилось».

То есть силы природы (ну, или божественное провидение как у Жюля Верна) вмешались в ход событий, чтобы помочь героям. Ведь, как мы помним, герои пытались разбить яйцо, и пытались безуспешно.

Как же герои должны реагировать на помощь свыше? Мне всегда казалось, что радоваться.

Однако чёрта с два.

«Плачет дед, плачет баба». (В скобках замечу, что здесь, пожалуй, возможно психологическое объяснение. Дед и баба непременно хотели разбить яйцо сами, а мышь продемонстрировала им, чего все их усилия стоят. Одним словом, подчеркнула старческую немощь и прочую бренность с тщетой.)

Курочка пытается утешить героев. Как утешали бы героев в какой-нибудь протестантской сказке, наполненной (поверим Веберу) духом капитализма? Наверняка пообещали бы героям не только вернуть утраченные фонды, но и приумножить их.

А как утешают героев в русской сказке?

«Не плачь дед, не плачь, баба. Снесу я вам новое яичко, не золотое, а простое.»

Всё встает на свои места только в одном случае.

Если мораль этой сказки сводится к русской поговорке «Не жили богато — нех… й начинать».

Иду раз в 2008-м, аккурат в прошлый кризис, значит, по Новослободской к Менделевской. Прямо по курсу из динамика над магазином гундосит зазывала. «Ого, — думаю, — жив еще маркетинг 90-х. Вот что кризис животворящий с людьми делает. Уже и в центре Москвы старыми методами не брезгуют».

Приближаюсь так, что начинаю слышать слова, слышу слова и удивляюсь.

— Женские з-у-у-бы…, — ноет зазывала.

«Странно, — думаю, — а почему надо подчеркивать, что зубы женские? Может, со стразами какими?»

Тут оферта меняется. В сторону расширения ассортимента.

— Женские з-у-у-бы, кожа…, — слышу я и вздрагиваю.

Зато теперь понятнее, почему на женское напирают. Видимо, целевая аудитория — не абы какие фетишисты-некрофилы, а исключительно гетеросексуальные фетишисты-некрофилы мужского пола.