Иван Вострышев - Зимой в Подлипках

И где-то в глубине сознания у Константина все более и более укрепляется мысль, что он не может уехать из Подлипок, что он должен здесь остаться.

Мороз слегка пощипывает нос и щеки. Константин трет их перчаткой. Смотрит на темнеющий вдали перелесок: не крадется ли оттуда лиса?

И думает: «Как в разведке». И вспоминается опять война. Передний край. Вот идет он по молодому березняку, осторожно раздвигая обледенелые ветки. На нем белый маскировочный халат. Впереди снежная равнина. Нависли серые облака. Сквозь них чуть-чуть пробивается бледный свет луны. Впереди еле заметно вырисовываются белые шапки двух вражеских дзотов. Там, между этими дзотами, ходит немецкий часовой.

Все на этой равнине знакомо сержанту Ласкину. Каждый кустик, каждый бугорок. Три дня он лежал здесь в густом ельнике, изучал местность, наблюдал за немцами.

Вот он ползет по белой равнине. Слышит сзади легкий хруст снега и учащенное дыхание. Сапер Топорков не отстает от него…

Вдруг из немецких окопов в небо взмывает ракета, и яркий белый свет заливает снежное поле. Разведчики замирают. Ракета гаснет, и они снова ползут.

По лицу Ласкина из-под шапки стекают струйки пота. Нелегкий путь, что и говорить. Легче было бы взять левее и скрытно через кустарник подойти к первому дзоту. Заманчиво, но он на это не пойдет и будет ползти по открытому месту. Расчет дерзкий: на кустарник немцы всю ночь пялят глаза и прочесывают его пулеметными очередями. А за полем они не следят. Они и мысли не допускают, что советские разведчики рискнут пройти именно здесь.

Снеговой вал уже недалеко, до него метров тридцать. Первый дзот остался слева, второй — справа. Вот уже на валу можно ясно различить проволочную сетку, замаскированную еловыми ветками.

Стоп! Рогатки с колючкой. Топорков ложится на спину. Чуть звякают ножницы. Хрустит железо. Минута — и проход готов.

Сержант Ласкин уже на валу. Прильнул к проволочной сетке. Замер. В правой руке тускло поблескивает нож. Вот чернеет тропинка, протоптанная часовым. А где же он? Не прозевать! Не выдать себя!

Хрустит снег. Ссутулившись, поеживаясь от холода, идет фашист. Вот он рядом. Ласкин бросается на него. Удар ножом — и часовой падает. Падает и тотчас поднимает голову, тявкает по-собачьи, затем воет. Тоскливо воет. Нет, это не фашист. Из-под облезлого мехового козырька шапки, из грязного рваного тряпья, обмотанного вокруг шеи, на Ласкина смотрит острая лисья морда. Смотрит испуганно и уже не лает, не воет, а хрипит: «Гитлер капут!». На лисе шинель мышиного цвета. Ласкин откидывает полу шинели и видит пушистый лисий хвост. Отталкивает лису ногой и бежит к дзоту. Открывает дверь и бросает в нее противотанковую гранату. Раздается глухой взрыв, и из двери дзота клубится дым. Вместе с клубами дыма из двери выскакивают лисы — их много, они без шинелей, в одном нижнем белье — и бегут в разные стороны…

…Константин просыпается. «Фу, черт, как это я? Эх, горе-охотник!». И сразу чувствует: руки и ноги закоченели, весь продрог. Берет ружье и, опираясь на него, встает. Выходит из орешника. В лицо бьет колючий, морозный ветер! И вздрагивает, услышав окрик:

— Эй, кто здесь? — Голос старческий, простуженный. Только теперь Константин замечает темную фигуру человека у ворот птичника.

— Свой! — отвечает он и направляется к воротам.

— А кто — свой?

— Ласкин!

— A-а, ты, Костя? Ты чего тут — аль тоже в сторожа нанялся?

Константин вплотную подходит к человеку и узнает его. Это ночной сторож Матвей Белов, которого за его малый рост и тучность прозвали в колхозе Стульчиком. Матвей одет в черный овчинный тулуп и подпоясан кушаком. Борода, усы и брови у него покрыты инеем.

— Я лису поджидаю, — говорит Ласкин.

— Лису?! Так вон она побежала! Что ж ты не стрелял?

— Не заметил.

— Как же не заметил? Я иду, а она с крыши — прыг и стрекача дала. Прямо вон на тот дубок побежала. Я ей палкой вдогонку, да где там! Кабы из ружья, так бы и влепил!

Константину стыдно признаться, что он проспал лису. Он стоит с Матвеем минут пять и идет домой.

Аня просыпается от какого-то внутреннего толчка, словно кто-то ей подсказывает: «Пора вставать!». Она соскакивает с кровати и включает свет. Ходики показывают четверть шестого.

В избе холодно. Девушка протягивает руку к подтопку — он за ночь остыл. Оконные стекла мороз украсил белыми узорами.

На печке, из-под старой дубленой шубы, показывается седая голова Акулины.

— Проснулась, птичка ранняя?

— Проснулась, бабушка.

— Крылышки-то не обморозила?

— Нет, что ты!

Девушка быстро одевается и выходит на улицу. Еще темно.

Лишь в трех домах светятся окна. «Доярки встают», — думает Аня. Через минуту еще в двух домах вспыхивает свет. Деревня просыпается.

В лицо дует резкий морозный ветер. И бьет мелкий колючий снег. На дороге сугробы.

Вот и деревня осталась позади. Под горой темнеет длинное приземистое здание фермы. Светлые квадраты окон вытянулись в цепочку.

Ворота на ферму приоткрыты. Кто-то поленился закрыть.

Аня входит и прикрывает за собой ворота. Затем направляется к своим коровам. «Ишь оглядываются, ждут свою хозяйку, — думает девушка. — Не придет она. Теперь я буду ваша хозяйка».

На стене перед каждой коровой фанерная дощечка с кличкой. Вот Добрая.

— Стой, Добрая, стой! — уговаривает Аня. — Начнем с тебя. Грязнуха ты! Ишь как выпачкалась! Стой, не балуйся!

Эту быстро подоила. С Доброй можно договориться, можно дружить. Молока только мало дала.

Рядом — Графиня. О, какой надменный вид у нее! Подружиться с этой будет труднее.

— Спокойно, Графиня!

Журчит молоко. Графиня искоса посматривает на новую доярку. Взгляд у нее высокомерный.

И вдруг — удар копыта. Звякает ведро и катится. Молоко течет по грязному полу.

Аня чуть не плачет от досады:

— Эх, Графиня! И тебе не стыдно?!

С этой капризной, своенравной коровой Аня провозилась долго. «Что будет, если еще две-три таких? — думает девушка. — Тогда я пропала».

К Ане подходит Зинка Носкова.

— Поспевай, соседка, поспевай! — злорадствует она. — А то молоко скиснется!

Зинка хихикает и отходит к своим коровам. Ее коровы стоят напротив. Она закончила дойку, почистила станки и уходит.

«А мне еще пять коров надо доить», — с горечью думает Аня.

И невеселые мысли лезут девушке в голову. «Видно, этот труд не по мне, — думает она. — Не справлюсь я… Всегда буду отставать, и на всех собраниях меня будут ругать за то, что я плетусь в хвосте. Пока не поздно, надо отказаться…»

А в это время где-то в другом конце коровника звучит песня. Аня невольно прислушивается.