Иван Вострышев - Зимой в Подлипках

После ужина Константин и Аня присаживаются к столу. Дядя — с газетой, а племянница — с книгой. Акулина устраивается возле горячего подтопка. На коленях у нее клубок шерсти, в руках недовязанная варежка и спицы.

— Ты что читаешь, Аня? — спрашивает Константин, развертывая газету.

— «Что делать?» Чернышевского.

Бабушка смотрит на внучку поверх очков.

— А ты бы вслух почитала! — говорит она.

— Ну что ты, бабушка! Я уже кончаю!..

— А что за книга? О чем?

— О чем? Ну, роман!..

— Старинный?

— Старинный не старинный, а ему без малого девяносто лет.

— Удивительно: Чернышевский эту книгу написал в тюрьме! — говорит Константин, обращаясь к матери.

Акулина кладет спицы на колени, снимает очки.

— В тюрьме? За что же он сидел?

— Как за что?! — удивляется Аня. — За свои революционные убеждения. Ты разве не знаешь?

— Откуда же мне знать? Я всего три года училась в церковноприходской школе, да и то с грехом пополам…

С проулка доносится песня. Голоса пьяные, нестройные. Слов не разобрать, а мотив знакомый. Поют старинную русскую песню «То не ветер ветку клонит». Константин прислушивается.

— Где это? — спрашивает он.

— Это у Носковых, — подсказывает Акулина.

— Что у них за праздник?

— Гости из Москвы: брат Корнея, Степан, с женой. И наш Фрол Кузьмич со своей половиной…

Медленно и заунывно льется песня. Теперь можно разобрать слова.

— Что им не петь, не гулять! — ворчит Акулина. — Ездили в лес на Гусиное озеро. Привезли два куля рыбы. Один куль продали в Лужках — это на водку, второй привезли домой — это на закуску. Вот и пей-гуляй!

Кто-то взбежал на крыльцо. Скрипят половицы в сенях. Входит Коля Носков. Без пальто, в коричневом лыжном костюме.

— Добрый вечер!

Константин встает из-за стола и шагает к нему навстречу, протягивает руку:

— Здравствуй, Коля!

Глаза у Коли маслянисто блестят. Заметно, что за хмельным столом и его не обнесли чаркой. Однако на ногах он держится твердо.

Аня краснеет и уходит за перегородку.

— Садись! — Константин указывает Коле на диван. — Как живешь?

И сам садится рядом.

— Спасибо! Живу — не тужу! — смеется Коля.

— Давно из армии? — спрашивает Константин.

— С осени дома.

— В пехоте служил?

— В строительном батальоне.

— Значит, строил?

— А как же? Научился.

— А теперь?

— Плотничаю.

— В колхозе?

— Нет, где придется. На дачах больше.

— Почему же не в колхозе? Невыгодно? — На губах Константина едва заметная улыбка.

— Какая там выгода? Карпов говорит: работай, как и все. Получай триста рублей в месяц — и все тут! А я триста рублей могу за три дня заработать!

— Вот как?!

Аня выглядывает из-за перегородки и лукаво улыбается.

— Коля, а за один день сможешь? — спрашивает она.

— А ты не смейся! — отвечает Носков. — Ты думаешь, я вру? На той неделе был такой случай. Пришивал я наличники у одного дачника. Подходит ко мне старушка пенсионерка и говорит: вижу я, парень ты дока, в руках у тебя дело горит. Обшей мне сарай-кухню. Что ж, говорю, обшить можно. Только чем? Показывает она мне обрезной тес. Чистый — ни сучка ни задоринки. Ладно, говорю, готовь деньги! А сколько ты с меня возьмешь? По таксе, говорю, у нас для обшивки такса: двадцать рублей с квадратного метра. Пятьсот рублей, говорю. Ладно, говорит, вижу, что ты цену свою знаешь. Обшивай! Ну, я за пять дней управился. Пришла она. Говорю: «Принимай работу, бабка!». Поглядела она, поглядела и похвалила: «Молодец! Чисто и гладко сделал!». Отсчитала мне пятьсот рублей да еще четвертинку поставила.

— Объегорил старушку! — хохочет Аня.

— Знаем мы этих старушек! — горячится Коля. — У них денег куры не клюют!

Константин встает и шагает взад-вперед по комнате.

— А я, дурак, решил в колхозе поработать! — говорит он.

— Так я вам и поверил! — усмехается Носков.

— Хочешь — верь, хочешь — нет, а я решил это твердо. На свиноферме поработаю.

— Нет, вы шутите?!

— Нет, не шучу!

Пьяно ухмыляясь, Коля смотрит на Константина, на его грудь, сверкающую орденами.

— Константин Иваныч! Хочу вас спросить: за что вы получили орден Красной Звезды?

— Этот? — Ласкин гладит рукой орден. — Этот за «языка», за немецкого ефрейтора.

— А орден Отечественной войны?

— Тоже за «языка»… За офицера…

Константин все шагает из угла в угол, а Коля любуется его статной фигурой, его легкой упругой походкой. Ему все в нем нравится, даже прическа «полубокс».

И вместе с тем Коля недоумевает: почему Константин Ласкин решил остаться в колхозе и работать на свиноферме? Как-никак майор! Мог бы найти себе работу почище, и не в Подлипках, откуда все бегут, а в Москве или на худой конец в Лужках…

— Константин Иваныч! — говорит Коля. — Одного я не пойму. Вот вы офицер Советской Армии, герой, Отечественной войны, словом, заслуженный человек. Вам могли бы дать в любом городе хорошую должность и квартиру вне очереди. А вы Подлипки выбрали! А что у нас тут такого? Живем как в грязной дыре…

— Ты так думаешь? — Константин с удивлением смотрит на Колю. — А для меня чище места нет на земле, чем Подлипки. Ведь я здесь родился и вырос. Вот здесь, в этом доме! Как же так — в грязной дыре?!

Коля с досадой дергает себя за прядь волос, спускающуюся на лоб.

— Ну может быть, я не так выразился. Что я хотел сказать? Плохо у нас в колхозе: и заработки низкие, и культуры мало. Кто может — бежит отсюда. А вы — наоборот. Вот что меня удивляет!

— Что же тут удивительного?

— Как же, Константин Иваныч! Вы советский офицер — и вдруг бац в свиной хлев, в навоз! И главное, добровольно! Вот чего я не понимаю!

— В голове-то у тебя, парень, навоз! — сердито говорит Акулина. — Где тебе понять!

Из-за перегородки доносится сдавленный смех Ани.

— Бабушка скажет! — смущенно бормочет Коля. Он побаивается Акулины и не хочет ввязываться в разговор с ней.

Константин садится рядом с Носковым:

— Тебя это удивляет?

— Да, удивляет.

— Видишь ли, я и на фронт пошел добровольно. И знал, что иду не к теще на блины. Нет тяжелей работы, как воевать. Я и в снегу стыл, и грязь месил. А смерть была в двух шагах. Словом, ад кромешный. Наш свинарник тогда показался бы раем. Нужно было идти — вот я и шел. Нужно! Понимаешь?

Хмель у Коли проходит. Взгляд его становится ясным, осмысленным.

— Это я понимаю! — говорит он. — Тогда была война. Немцы наступали. Но теперь время мирное. Каждый может выбрать себе работу по душе, чтоб была в жизни какая-то радость…

— Ты и выбрал! — обрывает Колю Акулина. — Калымить на дачах, — это тебе по душе! Глотнул магарыч — и на седьмом небе от радости!