Иван Вострышев - Зимой в Подлипках

— Хочешь быть моей женой? — ласково спрашивает он.

— Я не знаю, — тихо отвечает Аня.

Коля привлекает ее и целует. Она не сопротивляется и прижимается к груди парня.

— Ну скажи! — настаивает Коля.

Аня тихо освобождается из объятий Коли и с нежностью смотрит на него.

— Я подумаю, — шепчет она. — До свиданья!

И скрывается за дверью.

Раздевшись, Аня не проходит, как всегда, за перегородку, где стоит ее кровать, а влезает на печку и будит бабушку.

— Бабушка, ты спишь?

— Это ты, Аннушка? Что с тобой, родимая?

Константин крепко спит. Он не слышит этого разговора. Да если бы и не спал, что он мог услышать? Бабушка с внучкой говорят шепотом.

— Бабушка! Коля Носков сделал мне предложение. Слышишь, бабушка?

Бабушка отвечает не сразу. Молчит, собирается с мыслями. Потом спрашивает:

— Ты его любишь?

— Я его очень, очень люблю.

Никто не видит, как костлявой жесткой рукой гладит Акулина голову своей Аннушки. Никто не слышит, как глубоко и горестно она вздыхает.

— Ох, Аннушка! Не обрадовала ты меня. Боюсь я, как бы твое счастье не обернулось горем, как бы не выплакала ты свои глазоньки! Чует мое сердце, не будет тебе радости в том доме. Слов нет, живут они сытно, только не по совести. В спекуляцию ударились. Корней и взяткой не брезгует. Ихний кусок тебе в горло не полезет.

— У нас с Колей свой кусок будет, — говорит Аня. — Мы сами его заработаем.

— Душно в том доме. Все в нем наживой пропитано. Чем ты дышать-то будешь?

— Если нечем будет дышать, мы с Колей уйдем от них.

— Коля-то вон и сам на дачах за длинным рублем гоняется.

— Нет, бабушка, он хороший. Он будет работать в колхозе. Я верю…

— Смотри, Аннушка, тебе жить!

И шепот прекращается. Аня слезает с печки, на цыпочках проходит за перегородку и ложится спать.

Акулина берет охапку щепы, бросает ее в печь и смотрит в котел: скоро завтрак для поросят будет готов. Затем садится на низенькую скамейку поближе к огню.

Теперь ей лучше. Не болит так спина, как прежде. Не надо ей теперь разносить корм, не надо таскать воду из колодца. Все это делает Костя. А она хозяйничает на кормокухне, здесь, возле печки.

Акулина довольна, что сын остался в колхозе. Решил как отрезал. Не послушал жену, которая тянула его в Москву. А та не поняла, что он доброе дело задумал.

Мать с гордостью думает о сыне. Парень он с головой. В дело вникает. Уж сколько книжек по свиноводству прочитал. Ездил в совхоз «Большевик», в колхоз «Первое мая». Там свинофермы без станков, свиней кормят по новому. Вернулся домой и за две недели свой свинарник перевернул вверх дном. Вместе с Колей Носковым дневали и ночевали здесь, на ферме. Пилили, строгали. Убрали все станки, все перегородки, и стало в помещении просторно. Теперь хоть тысячу поросят загоняй — всем места хватит. Столовую для них сделали. Пригородили выгульные площадки. Захотела свинья погулять, вышла через лаз на площадку — и дыши свежим воздухом, нагуливай аппетит. И диву дается Акулина: бывало, десять свинарок с ног сбивались, чтобы накормить этакую ораву свиней, а теперь один Костя управляется. Только Мотя помогает убирать свинарник. Особенно дивно, как он воду поросятам подает. Повесил на колодец мотор, протянул к кормушкам длинную резиновую кишку. Заведет мотор — и бежит вода по кишке, только успевай наливать в корыта-поилки.

Вспомнила Акулина: приезжал в январе Ключников. Собрали всех коммунистов. Выбрали Костю партийным секретарем. Хлопот теперь у него много, а помощников мало. Мало их, коммунистов. И какие это коммунисты: Карпов, Ефимов — пустые болтуны! Другие — на чистой работе: счетовод, учитель. А на фермах коммунистов нет. И на машинах их тоже нет. Трудно будет Косте, ох трудно!

А сиднем-то сидеть легко? Он непоседа, в отца. Придет вечером домой усталый, ему прилечь бы да отдохнуть — где там! То с книжкой, то с людьми. Вчера увидел из окна Антоныча. Ковыляет тот, на палку опирается. Усы и брови в инее, чистый дед-мороз. Выбежал Костя на крыльцо, зовет старика: «Зайдите, Иван Антоныч!». Тот зашел. И засиделись они с ним за полночь. Все о горохе толковали. Лукич, он в горохе собаку съел. Бывало, еще до колхозов, такие урожаи снимал, что другим и не снилось. Костя все допытывался: какими семенами он сеял, как землю разделывал, чем ее удобрял? Словом, обо всем расспрашивал. Потом, проводив старика, еще долго сидел за столом и что-то в тетрадку записывал.

И у Аннушки перевернулась жизнь. Просватали девушку. Ушла она к Носковым. Еще неделю назад была дома, а теперь в чужой семье живет. И свадьбы-то путной не сделали, только на вечеринке погуляли. Зато подарок хороший купила бабушка своей внучке — габардиновое пальто. И ушла Аннушка к соседям, ушла навсегда. Теперь она не Ласкина, а Носкова. Вчера забежала на минутку и рассказывала: «Бабушка! Мы стенную газету выпускаем! Бабушка! Меня агитатором назначили! Буду беседы с доярками проводить!». Рада, глупая! Погоди, еще наплачешься! Заклюют они тебя, доярки-то. Ох, заклюют! Знаю я их!

Акулина встает, отодвигает скамейку, берет еще охапку щепы и бросает в печку. Потом подходит к окну. Стекло в окне замерзло, белыми узорами разрисовано. Лишь уголок стекла, где есть трещина, не замерз. В него и заглянула Акулина. Ишь как там, за окном, метет! Еще вчера было тихо, а к утру подул сильный ветер. Злой, северный. Ишь поземку поднимает, гонит ее по полю, наметает сугробы. В проводах злобно воет. Раскачивает деревья, словно хочет вырвать их с корнем и гнать по полю вместе с поземкой. Что ж, февраль на дворе. Идет 1960 год!

Акулина думает: скоро будет колхозное отчетно-выборное собрание. Кого-то выберут председателем? Опять Карпова? Чует сердце, не бывать этому. С тех пор как в колхозе побывал Ключников, как поселился в нем Костя, словно воздух у нас стал чище, дышать стало легче. И народ стал глядеть веселей. Бабы Карпова ругают в глаза и не боятся! Будет ему баня на отчетном собрании!

А почему бы и ей, Акулине, не выступить по докладу Карпова? Ей есть что сказать. Уж она-то знает председателя вдоль и поперек. И в прошлом году хотела покритиковать, да не решилась. Капустин сидел в президиуме и, словно филин, поводил глазами. Побоялась. Думала — плетью обуха не перешибешь! Опять Карпов останется, а он злопамятен. Одна тогда жила. Боязно было. Кто заступится? А теперь и Ключников, и Костя…

В кормокухню входит Аня. Вся в снегу. Щеки горят. Глаза блестят. И прямо с порога: